Толстой критикует Шопенгауэра В своей «Исповеди» Толстой подробно, шаг за шагом, описывает те сомнения насчет справедливости шопенгауэровского тезиса о бессмысленности жизни, которые возникли в его душе после кратковременного увлечения философией Шопенгауэра. В конце

6. Л.Н. Толстой Самобытным русским мыслителем был гениальный писатель Лев Николаевич Толстой (1828–1910). Подвергая критике общественно-политическое устройство современной ему России, Толстой уповал на нравственно-религиозный прогресс в сознании человечества. Идею

Л. Н. ТОЛСТОЙ: НЕПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ НАСИЛИЕМ С точки зрения русского писателя и мыслителя Л. Н. Толстого (1828–1910) драматизм человеческого бытия состоит в противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку, вытекающей из его разумной сущности жаждой бессмертия.

Л. Н. Толстой Предлагаемые ниже высказывания извлечены из философских сочинений Л. Н. Толстого. Они дают общее представление о его

Тема 13 ТОЛСТОЙ По мнению Л.Н. Толстого, жизнь человека наполняется нравственным смыслом в той мере, в какой она подчиняется закону любви, понимаемому как ненасилие. Не отвечать злом на зло, не противиться злу насилием - таково основное требование толстовской программы

Подборка Максима Орлова,

д. Горваль Гомельской области (Беларусь).

Без религии никогда не жило и не может жить человечество. 1

Человек может рассматривать себя как животное среди животных, живущих сегодняшним днём, он может рассматривать себя и как члена семьи, и как члена общества, народа, живущего веками, может и даже непременно должен (потому что к этому неудержимо влечёт его разум) рассматривать себя как часть всего бесконечного мира, живущего бесконечное время. И потому разумный человек всегда устанавливал, кроме отношения к ближайшим явлениям жизни, своё отношение ко всему бесконечному по времени и пространству и потому непостижимому для него миру, понимая его как одно целое. И такое установление отношения человека к тому непостижимому целому, которого он чувствует себя частью и из которого он выводит руководство в своих поступках, и есть то, что называлось и называется религией. И потому религия всегда была и не может перестать быть необходимостью и неустранимым условием в жизни разумного человека и разумного человечества. 2

Человек без религии, т. е. без какого-либо отношения к миру, так же невозможен, как человек без сердца. Человек может не знать, что у него есть сердце; но как без сердца, так и без религии человек не может существовать. 3

Полный человек, каким он должен быть, это человек религиозный. Человек без религии – животный, только возможность человека. 4

Все бедствия людей от отсутствия религии. Без религии нельзя жить. Только религия даёт определение хорошего и дурного, и потому человек только на основании религии может сделать выбор из всего того, что он может желать сделать. Только религия уничтожает эгоизм, только вследствие религиозных требований человек может жить не для себя. Только религия уничтожает страх смерти; только религия даёт человеку смысл жизни; только религия устанавливает равенство людей; только религия освобождает человека от всех внешних стеснений. 5

Если та религия, в которую вы верили, разрушена вашим критическим отношением к ней, тотчас ищите другую, т. е. другой ответ на вопрос: зачем вы живёте? Как без короля, говорят, нельзя быть минуты: Le roi est mort, vive le roi*, так тем меньше нельзя быть минуты без этого царя в голове и сердце. Только религия, т. е. ответ на вопрос: зачем я живу? даст такое дело, при котором можно забыть себя, свою ничтожную, гибнущую и надоевшую себе, и столь несносно требовательную личность. 6

* Король умер, да здравствует король.

___________________

Рассматривая причины тех бедствий, от которых страдает человечество, восходя от ближайших причин к более основным, всегда придёшь к основной причине всех и всяких бедствий людей: к неясности или ложности установленного отношения человека к миру и началу его, т. е. к ложной религии. 7

…Религия, то самое, что одно даёт человеку истинное благо жизни, религия в извращённом виде есть главный источник заблуждений и страданий людских. 8

Исправление существующего зла жизни не может начаться ни с чего другого, как только с обличения религиозной лжи и свободного установления религиозной истины в самом себе каждым отдельным человеком. 9

Жизнь – серьёзное дело, а в жизни самое серьёзное – религия, т. е. то, как человек понимает себя и своё отношение ко всему, к богу. И потому опасно и губительно делать из религии средство для достижения каких-либо не говорю уже корыстных, самолюбивых или тщеславных, но и каких бы то ни было эгоистических целей, вроде душевного спокойствия. Цель религии может быть только одна: познание доступной человеку высшей истины и подчинение ей своей жизни. 10

Истинное религиозное учение должно состоять в том, чтобы указать людям преимущества сознания вечного, духовного перед временным и телесным, научить людей пользоваться временным и телесным для достижения целей духовных. 11

Сущность религии в том, чтобы видеть не себя одного и прикасающихся к тебе, а Всё, бесконечное Всё, и своё отношение к этому Всему – Богу. В этом религия. 12

Религия есть такое состояние, при котором поступки обусловливаются не соображениями об этой только, временной жизни, но соображениями обо всей, вечной, бесконечной жизни. 13

Если религия не связывает жизнь человека с бесконечным существованием, это (…) не религия. 14

Исследуя вопросы религиозные, самые важные для жизни, всей жизни человека, старайтесь быть свободными от того, что извне внушено вам, и от соображений, вытекающих из вашего положения, а будьте готовы идти за истиной, куда бы она ни привела вас. 15

Не бойся откидывать от своей веры всё телесное, всё видимое, осязаемое. Чем больше ты очистишь духовное ядро твоей веры, тем твёрже она будет для тебя. 16

Человек может пользоваться тем преданием, которое перешло к нему от мудрых и святых людей прошедшего, но он сам должен проверить своим разумом то, что передаётся, и откинуть от предания то, что несогласно с разумом, и принять то, что согласно с ним. Каждый человек должен сам устанавливать своё отношение к миру. 17

…Во главе всего (…) разум человеческий, который старше всех книг и библий, от которого и произошли все библии, без которого ничего понять нельзя, и который дан каждому из нас не через Моисея или Христа, или апостолов, или через церковь, а прямо дан от Бога каждому из нас, и одинаковый всем. И потому ошибка может быть во всём, но только не в разуме. И разойтись люди могут только тогда, когда они будут верить разным преданиям человеческим, а не единому, у всех одинаковому и всем непосредственно от Бога данному разуму. 18

…Человек должен понимать и помнить, что истина открыта ему прежде и вернее всего не в книге, не в предании, не в каком-нибудь собрании людей, а в его собственном сердце и в разуме, как это и говорил ещё Моисей, объявивший народу, что закон бога не надо искать ни за морем, ни на небе, а в своём сердце, и как говорил это Христос евреям, говоря, что вы не знаете истины, потому что верите преданиям человеческим, а не тому, кого он послал. Послал же бог в нас разум – одно и непогрешимое орудие познания, которое дано нам. 19

Не надо бояться тех разрушений, которые совершает разум в установленных людьми преданиях. Разум не может ничего уничтожать, не заменяя его истиной. Таково его свойство. 20

Не подавлять свой разум, как этому учат лжеучители, нужно для того, чтобы познать истину, а, напротив, очищать, напрягать его, проверять им всё, что предлагается. 21

…Авторитет разума сильнее всего, и потому, поверив разуму (…), я не могу ошибиться. Бог дал мне свыше орудие познания себя; я употребил это орудие с одним желанием познать и исполнить его волю, я сделал всё, что мог, и потому не могу быть виноват, и спокоен. 22

Чему бы я ни следовал и что бы ни признавал за истину, причиной моего решения будет всегда только мой разум, и потому следовать можно не тому [или] другому учению, а только своему разуму. 23

Истинная религия есть прежде всего искание религии. 24

Есть люди, которые берут на себя право решать за других их отношение к Богу и к миру, и есть люди, огромное большинство, которые отдают это право другим и слепо верят тому, что говорят им. Одинаково преступны и жалки и те, и другие. 25

Есть две веры: вера доверия к тому, что говорят люди, — это вера в человека или в людей, и таких вер много различных; и вера в свою зависимость от того, кто послал меня в мир. Это вера в бога, и такая вера одна для всех людей. 26

Если путь, по которому я пришёл к тому радостному и вполне удовлетворяющему меня сознанию, в котором нахожусь, ошибочен по мнению других людей, то это для меня совершенно безразлично, так же, как безразлично бы было для человека, пришедшего домой, доказательства о том, что он шёл не по настоящей дороге. 27

Кто верит в людское учение о боге, верит в слова о боге, а не в бога. Верит в бога только тот, кто не может мыслить без понятия бога. Бог для такого человека в духовном отношении то же, что для человека в материальном отношении то, на чём он стоит и без чего ему немыслимо никакое материальное положение. 28

…Умаление бога более всего извращает религиозное понимание людей и большей частью лишает людей какой бы то ни было религии – руководства поступков. Для установления такой религии лучше всего оставить бога в покое, не приписывать ему не только творения рая, ада, гнева, желания искупить грехи и т.п. глупости, но не приписывать ему воли, желаний, любви даже. Оставить Бога в покое, понимая Его как нечто совершенно недоступное нам, а строить свою религию, отношение к миру на основании тех свойств разума и любви, которыми мы владеем. Религия эта будет та же религия правды и любви, как и все религии в их истинном смысле от браминов до Христа, но будет точнее, яснее, обязательнее. 29

Христианское человечество уже давно пережило ту церковную веру, которую столько веков выдавали за христианскую, так что теперь всякое серьёзное рассмотрение основ этой веры неизбежно приведёт к распадению её, как гнилое дерево, которое стоит подобно живому, но стоит тронуть его, и оно распадётся прахом. 3 0

Суеверие церкви состоит в вере в то, что непрестанно уясняющаяся людям религиозная истина была раз навсегда открыта и что известные люди, присвоившие себе право учить людей истинной вере, находятся в обладании единой, раз навсегда выраженной религиозной этой истины. 3 1

Казалось бы, малому ребёнку должно быть понятно, что нет того внешнего признака непогрешимости, который приписывают себе церкви, и что утверждение про себя о том, что я – церковь, через меня говорит святой дух, есть верх гордости, безумия, безбожия. Но удивительное дело, этот очевидный обман держится и теперь. Если сличить только разные исповедания, исключающие и ненавидящие одно другое, и в особенности если проследить ужасную историю церквей и соборов, из которой ясно видно, как эти мнимые постановления святого духа устанавливались случайностью, светской властью, угрозами, обманами, и как мнимые постановления святого духа часто противоречили друг другу, то нельзя достаточно удивляться тому, что этот очевидный обман всё ещё держится, и есть люди – и много их – умных, учёных, признающих его истиною. 32

…Как было христианство в его начале, при Христе и при апостолах, и при мучениках – всегда смиренно, тайно почти, так оно осталось и до конца, таково оно и теперь… (…) Оно по свойству своему смиренно и незаметно. Оно и душу человеческую и всё человечество захватывает без треска, так, что и не знаешь, когда оно вошло и окрепло. 3 3

Так называемые верующие верят, что Христос – бог, второе лицо троицы, сошедшее на землю для того, чтобы дать людям пример жизни, и исполняют сложнейшие дела, нужные для совершения таинств, для постройки церквей, для посылки миссионеров, учреждения монастырей, управления паствой, исправления веры, но одно маленькое обстоятельство они забывают – делать то, что он сказал. 34

Если человек изучает закон Бога, но не делает усилия для того, чтобы исполнить его, то такой человек похож на земледельца, который пашет, но не сеет. 35

Вера только тогда вера, когда дела жизни согласны с нею и ни в каком случае не противоречат ей. 36

Мы не требуем от людей никакого особенного исповедания. Человек, даже не признающий бога, — нам не чужд. Если мы чего требуем, то только того, чтобы люди делали для жизни те выводы, которые вытекают из того, что они исповедуют. 37

«Царство божие внутри вас есть, и царство божие силою (т. е. усилиями) берётся.» Я верю в это и делаю какие могу для этого усилия, а вы вот предлагаете мне совершение известных обрядов и произнесение известных слов, которые покажут, что я признаю непогрешимой истиной всё то, что люди, назвавшиеся церковью, признают истиной, что вследствие этого все мои грехи простятся – как-то кем-то простятся, и мне не только не нужно будет работать внутреннюю, тяжёлую и вместе с тем радостную духовную работу своего исправления, а что я буду как-то спасён от чего-то и получу какое-то вечное блаженство. 3 8

Обман, (…) что есть какое-то средство, кроме своего усилия, посредством которого мы можем совершенствоваться. Верить тому, что есть такие средства, полагаться на таинства, веру в искупление или молитву для совершенствования, всё равно, что кузнецу, когда у него в руках железо и молот, и есть наковальня, и горно разожжено, придумывать помимо того, чтобы бить молотом по железу, средство ковать его или просить бога о том, чтобы он дал ему силы работать. (…)

Нет более безнравственного и вредного учения, как то, что человек не может совершенствоваться своими силами. (…)

Истина есть то, что познаётся усилиями и ничем другим познаваться не может. 39

Христос учил людей тому, чтобы они освобождались от внешних форм и обрядов, потому что знал, что всякое исполнение обрядов убивает дух и освобождает людей от внутреннего совершенствования и дел любви. 40

Удивительная судьба христианства! Его сделали домашним, карманным, обезвредили его, и в таком виде люди приняли его, и мало того, что приняли его, привыкли к нему, на нём устроились и успокоились. 41

Христианство в таком положении, что его надо открывать. 42

…На ваш вопрос, бог ли Христос или нет, я отвечаю, что нет; но так как я думаю, что в каждом из нас живёт бог и от каждого из нас зависит больше или меньше проявить его, то я полагаю, что Христос проявил в высшей степени того бога, какой жил в нём. 43

…Христос сказал: вы – боги. И не только сказал, но его учение не что иное, как признание человеческого достоинства и того, что человек есть сын божий. 44

Христианство, если только оно искренно принято, действует, как самый страшный динамит, разрывая всё старое и открывая новые бесконечные горизонты. 45

Истинное религиозное учение воспринимается людьми всегда как что-то забытое, вдруг вспомнившееся. Истинное религиозное учение поднимает человека на такую высоту, с которой ему открывается радостный мир, подчинённый разумному закону. Чувство, испытываемое человеком, воспитанным в ложном религиозном учении и узнающим истинное, подобно тому, которое испытал бы человек, запертый в тёмной душной башне, когда бы он поднялся на высшую открытую площадку башни, с которой он увидал бы невидный прежде прекрасный мир. 46

Христианство тем и велико, что оно не выдумано Христом, а что оно есть закон вечный, которому следовало человечество гораздо прежде, чем закон этот был выражен, и которому оно всегда будет следовать… 4 7

Последняя заповедь Христа выражает всё его учение: «Любите друг друга, как я полюбил вас, и потому все узнают, что вы мои ученики, если вы будете иметь любовь друг к другу». Он не говорит: «если вы верите в то или в это», но «если вы любите». Вера изменяется вместе с неперестающим изменением взглядов и знаний; она связана с временем и изменяется вместе с временем. Любовь же не временна; она неизменна, вечна. 48

…Есть и была всегда только одна истина жизни и потому одна только вера в эту истину, и она раз навсегда открыта в сердцах всех людей: Будда, Конфуций, Лаодзи, Сократ, Христос делали только то, что они откидывали ложь личных заблуждений, нараставшую на эту истину, и показывали истину во всей её чистоте. 49

Не надо во что бы то ни стало держаться старины. Надо быть готовым изменить прежние порядки, если они вредны. Моряк, который будет становить одни и те же паруса при всяком ветре, недалеко уедет. 50

Религия движется, как и всё движется, движется тем, что освобождается от лишнего, неясного, произвольного, личного. Истинное религиозное чувство есть участие в этом освобождении. 51

…Движение идёт до сих пор, и вдруг среди этого непрерывного движения, составляющего жизнь человечества, придумываются основания, по которым можно признать известное состояние просветления истинным, вечным, окончательным. И закрепляется состояние, свойственное 3-му веку, и требуется, чтоб его после 15 веков признавали соответствующим. Но христианство именно в движении к идеалу, и потому то, что закреплялось и тем лишалось движения, тем самым и переставало быть христианским. 52

…Стремление людей создавать форму и признавать её правильной (…) есть главное препятствие христианству – это трение. И задача людей, идущих за Христом, — уменьшать это трение сколь возможно. Форм для следования по пути Христа, как точек на бесконечной линии, бесконечное количество, и ни одна не важнее другой. Важна быстрота движения. А быстрота движения в обратном отношении к возможности определения точек. 5 3

…Сила жизни христианской не в различной степени совершенства (все степени равны, потому что путь бесконечен), а в ускорении движения. Чем быстрее движение, тем сильнее жизнь. И это жизнепонимание даёт особую радость, соединяя со всеми людьми, стоящими на самых различных степенях, а не разъединяя, как это делает заповедь. 5 4

Главное и самое нужное для религиозной жизни – сознание (…) того, что мы не стоим, а не только движемся, но летим (…) с страшной быстротой. Совсем другое отношение к жизни, если знаешь или если не знаешь, не помнишь этого. Только забывая это, люди хватаются руками, стараясь удержать то, мимо чего пролетают. Нельзя хвататься, руки оторвёт. 5 5

Думать, что надо верить точно так же, как верили деды и прадеды, всё равно, что думать, что твоя детская одёжа будет тебе впору, когда ты вырастешь. 56

Я не думаю, чтобы нужен был руками человеческими воздвигнутый храм. Храм этот воздвигнут богом. Это весь мир живых существ и в особенности людей, по отношению которых мы всегда можем проявлять свою веру. 5 7

…Истинная религия (…) есть только одна. Вся эта истинная религия ещё не открылась человечеству, но часть её проявляется во всех исповеданиях. Весь прогресс человечества состоит в этом всё большем и большем соединении всех в этой одной истинной религии и в всё большем и большем уяснении её. И потому всем любящим истину надо стараться отыскивать не различия в религиях и их недостатки, а их единство и достоинства. 58

Неверующие ищут доказательств истинности религии; нет более сильного доказательства, как то единое во всех религиозных учениях и в сердце каждого человека, когда он добросовестно сравнит между собою все религиозные учения и заглянет в своё сердце. 59

…Во всех великих религиях (…) есть два рода религиозных положений: одни бесконечно различные, разнообразные, смотря по времени, месту и характеру народа, в котором они появлялись, и другие, которые всегда во всех религиях одни и те же… (…) …Этим, общим всем религиям, положениям не только должно, но нельзя не верить, потому что положения эти, кроме того, что они одни и те же во всех религиях мира, записаны ещё и в сердце каждого человека как несомненные и радостные истины. 60

Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, чтобы были браменисты, буддисты, конфуцианцы, таосисты, магометане и другие. Мы все должны найти, каждый в своей вере, то, что обще всем, и, отказавшись от исключительного своего, держаться того, что обще. 6 1

«Тот, кто начнёт с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (своё спокойствие) больше всего на свете», — сказал Кольридж.

Я шёл обратным путём. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. 6 2

Вы говорите мне о соединении с церковью. Думаю, что не ошибаюсь, полагая, что я никогда не разъединялся с нею, — не с той какой-либо одной из тех церквей, которые разъединяют, а с той, которая всегда соединяла и соединяет всех, всех людей, искренно ищущих бога (…). С этою всемирною церковью я никогда не разлучался и более всего на свете боюсь разойтись с ней. 63

То, что бог только нам, 400 миллионам христиан, дал свой истинный закон, да и в том мы, христиане, не согласны, а остальные 1000 миллионов живут по ложному закону, этому трудно поверить. Тому же, что бог всем людям дал один разум и совесть для того, чтобы они все соединились во одно, этому трудно не поверить. 64

Я думаю, что мы дискредитировали бы общего нам бога, если бы каждый из нас приписывал ему то, что он настаивает на тех богословских учениях, в которых мы расходимся вследствие нашей человеческой ограниченности. 65

[О буддизме и христианстве.] Разумеется, это всё одно и то же. И не может не быть одно и то же, как не может быть не один ствол у дерева, как не может не быть одна истина. (…) То же море, на которое только они въехали с севера, мы с юга, а ещё третьи с востока или запада. Различие только в берегах, в том месте, с которого въезжать на море, а море одно, и чем дальше от берега, тем менее различия и очевиднее, что море одно. 6 6

Я представляю себе мир как огромный храм, освещённый только посередине. Как бы люди ни собирались в тёмных углах храма, все эти собрания, имеющие целью объединение, произведут только обратное действие, как это и происходит во всех церквах. Единственный способ объединения – это не думать о нём, но каждому самому по себе искать истину, искать и идти по направлению к свету, который освещает только определённое пространство в середине храма. Только таким образом все люди объединятся, и в этом истинный прогресс человечества. Не думая об объединении, христианин отбросит всё то, что неистинно в его религии (…) и, подходя и приближаясь к свету (к истине), увидит, как с совсем другой стороны подходит к ней китаец, буддист, которые, не думая об объединении, сделают, тем не менее, то же самое, и между ними установится настоящее единение… 6 7

Если бы мы только держались твёрдо того правила, чтобы, соединяясь с каждым человеком в том, в чём мы согласны, не требовать от него согласия с тем, с чем он не согласен, и просили бы его не требовать того же от нас, то мы никогда и не нарушили бы главного завета Христа – единения, и были бы, не произнося слова Христос, гораздо более христианами, чем если бы мы какими бы то ни было средствами заставили людей сказать, что они поверили в Христа и разные догматы, в которые они не поверили. 68

Бог – это весь бесконечный мир. Мы же, люди, в шару, не в середине, а в каком-либо месте (везде середина) этого бесконечного мира. И мы, люди, проделываем в своём шару окошечки, через которые смотрим на Бога, — кто сбоку, кто снизу, кто сверху, но видим все одно и то же, хотя представляется оно нам и называем его мы различно. И вывод из того, что видно в окошечках, для всех один: будем жить все согласно, дружно, любовно. Ну и пускай каждый глядит в своё окошечко и делает то, что вытекает из этого смотрения. Зачем же отталкивать людей от их окошечек и тащить к своему? Зачем приглашать даже бросить своё – оно, мол, дурное – и приглашать к своему? Это даже неучтиво. Если кто недоволен тем, что видит в своё, пускай сам подойдёт к другому и спросит, что ему видно, и пускай тот, кто доволен тем, что видит, расскажет то, что он видит. Это полезно и можно. 69

Я не позволяю себе, да и не считаю нужным обсуждать или осуждать вашу веру, чувствуя, во-первых, то, что если жестоко и недобро осуждать поступки, характер, даже наружность человека, то тем более жестоко, недобро осуждать самое драгоценное для человека, его святая святых, его веру; во-вторых, потому, что знаю, что вера человека складывается в его душе сложными, тайными внутренними путями и может измениться не по желанию людей, а по воле бога. 70

…Каждый верит по-своему, и если точно верит, т.е. установил своё отношение к Богу, то вера его священна. 71

…Знание других религий более всего уясняет свою и укрепляет в вере, а главное – основы её. 72

У всех вер одни и те же основы. И не может быть иначе – человек везде один. 73

…Веры шатки и противоречивы, а сознание одно и неизменно. 74

Религия вечная, всемирная – одна: это – вера в того Бога, который и во мне, и вне меня, во всех людях и во всём живом. 75

Истина проста и ясна, и открыта младенцам. И первая основная истина есть истина единения людей. И единение это возможно, если мы принесём ему в жертву наши привычки, нашу гордость ума, наше желание быть правым. 76

…Из всех вер одна вера настоящая, это вера в любовь… 77

…Христос указал нам путь, и верующие видели его всегда перед собой как прямую линию. Дело нашей жизни свести движение наше к этой прямой. 78

Долг наш и наших современников (…) в том, чтобы постараться точным образом установить начала истинной религии… 79

Преданность воле божьей – необходимое условие христианской жизни – исключает возможность определённого желания и потому прошения, молитвы о том, чтобы случилось то-то и то-то. 80

Каково бы было положение тела, если бы каждая клеточка могла просить – и с успехом – Бога о том, чтобы для неё были по её желанию размещены клеточки или чтобы не умирала она сама и те клеточки, которые ей приятны. 8 1

То, что больше всего похоже на веру: просительная молитва, есть именно неверие – неверие в то, что зла нет, что просить не о чем, что если тебе худо, то это только показывает тебе, что тебе надо поправиться, что происходит то самое, что должно быть и при чём ты должен делать, что должен. 8 2

Как Бог должен относиться к молитвам, если бы был такой Бог, которому можно бы было молиться? Так же, как должен бы относиться хозяин дома, в котором проведена вода, к которому пришли бы жильцы просить воды. Вода проведена, вам стоит только повернуть кран. Так же приготовлено для людей всё, что им может быть нужно, и Бог не виноват, что вместо того, чтобы пользоваться проведённой чистой водой, одни жильцы таскают воду из вонючего пруда, другие приходят в отчаяние от недостатка воды и молятся о том, что им дано в таком изобилии. 83

Как странно и смешно просить Бога. Не просить надо, а исполнять Его закон, быть Им. Одно человеческое отношение к Богу это то, чтобы быть благодарным Ему за то благо, которое он дал мне как частице Его. Хозяин поставил своих работников в такое положение, что, исполняя то, что он показал им, они получают высшее доступное их воображению благо (благо душевной радости), а они просят его о чём-то. Если они просят, то это значит только то, что они не делают то, что им предназначено. 84

Если ты молишься, то делаешь это только для себя, для того, чтобы напомнить себе о том, что ты такое и что ты должен делать, и потому не думай, чтобы можно было угодить богу молитвой: угодить богу можно только повиновением ему. 85

Молитесь ежечасно. Самая нужная и самая трудная молитва – это воспоминание среди движения жизни о своих обязанностях перед богом и законом его. Испугался, рассердился, смутился, увлёкся – вспомни, кто ты и что ты должен делать. В этом молитва. Это трудно сначала, но привычку эту можно выработать. 8 6

Молитва – в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, внешнего, вызвать в себе божественную часть своей души, перенестись в неё, посредством неё вступить в общение с Тем, Кого она есть частица, сознать себя рабом Бога и проверить свою душу, свои поступки, свои желания по требованиям не внешних условий мира, а этой божественной части души. 87

Под молитвой я понимаю обращение ко всему тому, непостижимому мне, но единственно истинно существующему, совершенному, чего я чувствую себя проявлением, частицей и с которым я могу иметь общение только одним путём: любовью, любовью к нему самому и ко всем проявлениям его в ближних. (…)

Бог не личность, не может быть личностью, ни сознательным существом, потому что и личность, и сознательность есть свойства нашей ограниченности; но, несмотря на свою непостижимость, есть одна сторона, посредством которой мы можем общаться с ним. Это есть любовь. Вся жизнь наша и цель её есть увеличение любви, и об этом увеличении в себе любви, о всё большем и большем слиянии своей души с богом, об этом одном может для меня быть молитва. 88

Иногда молюсь в неурочное время самым простым образом, говорю: Господи, помилуй, крещусь рукой, молюсь не мыслью, а одним чувством сознания своей зависимости от Бога. Советовать никому не стану, но для меня это хорошо. Сейчас так вздохнул молитвенно. 89

…Иногда крещусь. Особенно часто, садясь за работу, вызываю и поддерживаю в себе этим жестом с детства связанное с ним умилённо-религиозное настроение. Я знал прекрасного человека доктора, совершенно свободомыслящего, который, умирая, показал своим воспитанникам на висевшую в углу икону Николая.

(…) Да, внешние формы безразличны, но только до тех пор, пока им не приписывают важного и обязательного значения. Когда же формы обязательны, они губительны для истинной жизни. 90

…Единственный достойный Бога и всегда слышимый Им, и всегда каждому из нас доступный способ молитвы есть молитва делами, совершаемыми для Него, ввиду Его. В области, обнимаемой этой молитвой, есть и слова, но большей частью обращённые к другим, а не к себе. Слова – это орган общения между людьми. Дела же, под которыми я разумею и духовное состояние, и даже преимущественно духовное состояние – это способ общения с Богом.

И это я думаю и говорю, совсем не отрицая молитву, а стараясь расширить её область, сделать более реальною – говорю в духе слов Христа: молитесь ежечасно. 91

…Почему молитва (…) должна выражаться только словами или поклонами и др., недолго продолжающимися, как обыкновенно понимается. Почему молитва не может выражаться продолжительными действиями рук, ног (…)? Если я пойду и целый день проработаю или неделю для вдовы, будет ли это молитва? Я думаю, что будет. (…) …Я пришёл к тому заключению, что молитва к Богу есть суеверие, т.е. самообман. – Всё, о чём я молился и молюсь, всё это может быть исполнено людьми и мною. Я слаб, я дурён, во мне порок (…), с которым я борюсь. Мне хочется молиться, и я молюсь словами; но не лучше ли расширить моё понятие молитвы, не лучше ли мне поискать причины этого порока и найти ту божескую деятельность (…), которая была бы молитвенная деятельность, противодействующая этому пороку. 92

Молитва есть единственное средство быть честным самим с собою. Люди сделали её такою, что можно быть бесчестным. 93

Плодотворная молитва есть восстановление в своём сознании того высшего понимания смысла своей жизни, до которого ты достиг в самые лучшие минуты. 94

…Живое сознание своей не отдельной, а внемирской, внепространственной и вневременной жизни, движимой любовью, может вполне заменить всякую молитву и дать постоянную твёрдую опору жизни… 95

Если у человека есть чувство долга, чувство, что он обязан к чему-нибудь, этот человек уже религиозный человек. 96

1 Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. – Москва, 1928-1958, т.41, стр.328.

2 ПСС, т.36, стр.122.

3 ПСС, т.41, стр.103.

4 ПСС, т.55, стр.144.

5 ПСС, т.41, стр.579.

6 ПСС, т.68, стр.184.

7 ПСС, т.44, стр.259.

8 ПСС, т.81, стр.156.

9 ПСС, т.41, стр.381.

10 ПСС, т.79, стр.58.

11 ПСС, т.55, стр.127-128.

12 ПСС, т.56, стр.49.

13 ПСС, т.43, стр.120.

14 ПСС, т.35, стр.162.

15 ПСС, т.44, стр.314.

16 ПСС, т.41, стр.531.

17 ПСС, т.43, стр.120.

18 ПСС, т.72, стр.318.

19 ПСС, т.39, стр.160.

20 ПСС, т.42, стр.312.

21 ПСС, т.42, стр.176.

22 ПСС, т.68, стр.250.

23 ПСС, т.68, стр.119.

24 ПСС, т.58, стр.64.

25 ПСС, т.43, стр.38.

26 ПСС, т.41, стр.599.

27 ПСС, т.76, стр.243.

28 ПСС, т.78, стр.268.

29 ПСС, т.58, стр.114-115.

30 ПСС, т.68, стр.248.

31 ПСС, т.45, стр.15.

32 ПСС, т.43, стр.97.

33 ПСС, т.65, стр.127-128.

34 ПСС, т.23, стр.329.

35 ПСС, т.44, стр.165.

36 ПСС, т.42, стр.339.

37 ПСС, т.88, стр.10.

38 ПСС, т.82, стр.185.

39 ПСС, т.73, стр.7-8.

40 ПСС, т.67, стр.85.

41 ПСС, т.67, стр.81.

42 ПСС, т.55, стр.368.

43 ПСС, т.79, стр.221.

44 ПСС, т.90, стр.307.

45 ПСС, т.41, стр.173.

46 ПСС, т.44, стр.324.

47 ПСС, т.65, стр.262.

48 ПСС, т.41, стр.26.

49 ПСС, т.63, стр.359-360.

50 ПСС, т.42, стр.533.

51 ПСС, т.57, стр.204.

52 ПСС, т.51, стр.92.

53 ПСС, т.65, стр.222.

54 ПСС, т.65, стр.263.

55 ПСС, т.55, стр.118.

56 ПСС, т.43, стр.119.

57 ПСС, т.78, стр.297.

58 ПСС, т.78, стр.164-165.

59 ПСС, т.78, стр.297.

60 ПСС, т.90, стр.87.

61 ПСС, т.57, стр.181.

62 ПСС, т.34, стр.252-253.

63 ПСС, т.78, стр.178.

64 ПСС, т.81, стр.65.

65 ПСС, т.70, стр.171.

66 ПСС, т.66, стр.147.

67 ПСС, т.69, стр.200.

68 ПСС, т.43, стр.127.

69 ПСС, т.54, стр.162-163.

70 ПСС, т.74, стр.264.

71 ПСС, т.54, стр.140.

72 ПСС, т.58, стр.154.

73 ПСС, т.56, стр.15.

74 ПСС, т.58, стр.77.

75 ПСС, т.44, стр.324.

76 ПСС, т.66, стр.318.

77 ПСС, т.80, стр.51.

78 ПСС, т.50, стр.107.

79 ПСС, т.76, стр.228.

80 ПСС, т.41, стр.586.

81 ПСС, т.54, стр.63.

82 ПСС, т.41, стр.585.

83 ПСС, т.53, стр.233.

84 ПСС, т.55, стр.274.

85 ПСС, т.40, стр.382.

86 ПСС, т.41, стр.586.

87 ПСС, т.43, стр.151.

88 ПСС, т.79, стр.80-81.

89 ПСС, т.55, стр.238.

90 ПСС, т.77, стр.88-89.

91 ПСС, т.87, стр.281.

92 ПСС, т.85, стр.79.

93 ПСС, т.54, стр.219.

94 ПСС, т.41, стр.584.

95 ПСС, т.89, стр.62.

96 Маковицкий Д.П. Яснополянские записки. – Москва, «Наука», 1979, «Литературное наследство», т.90, кн.4, стр.342.

Л.Н. ТОЛСТОЙ О ЦЕРКВИ И НАУКЕ КАК ЛЖЕУЧИТЕЛЯХ ПРОТИВЛЕНИЯ.

1). Критика состояния церкви.

Ключевыми в деле осмысления пагубной роли антихристова союза церкви с государством стали такие работы Л.Н. Толстого-публициста, как «Исследование догматического богословия», «В чём моя вера?», «О веротерпимости», «Христианство и патриотизм» и ряд других. Так, в «Исследовании догматического богословия» Толстой разоблачает бесчеловечный характер «вероучения» церквей, которые, претендуя на исповедание христианства, веками внушали весьма широким и доверчивым массам, что человек порочен, слаб, что он не в силах справляться с грехами и соблазнами без особых услуг особых людей своей церкви: наставничества, богослужений, молитв. Толстой делает вывод, что такое церковное научение претит и букве, и духу христианского учения, требующего исповедания веры делами милосердия, нестяжания, любви к врагам, непротивления злому, а не полуязыческим колдовством икон, «таинств», культами, устраиваемыми вокруг святых и их останков. Всё это изуверство не допускает положительного к себе отношения, ибо, как подчёркивает Лев Николаевич, «под корень подсекает всё, что есть лучшего в природе человека» (23, 230).

Церковники заявляли и заявляют каждый о своей церкви как об обладательнице и проповеднице религиозной истины, тогда как в её откровении, уяснении – вся история мысли человечества, и ей не предвидится окончания. Поэтому-то и появляются в человеческой истории могучие, как сама природа и всё живое, растущее в ней, протестанты, такие, как сам Толстой. И они не могут не возражать против признания высшей, а тем более божеской и непогрешимой истиной того, что им справедливо видится лишь как часть её, увязшая в трясине многовековых суеверий старого жизнепонимания.

Обособление от иноверцев, унизительное и унижающее миссионерство, устроенное по образцу государственной пропаганды для вербовки в солдаты, преследование инакомыслящих посредством правительственных сил – всё это несовместно с христианством, и всем этим переполнена история церквей (конечно, правдивая, научная, а не сочинённая ими самими!). Между тем церковь истинная, братство единоверцев, любящих Бога, ближних и жизнь, должна быть веротерпима и ни прямо, ни косвенно не пользоваться поддержкой «сброда заблудших и развращённых людей, называемых у нас правительством», ибо «все его подарки пахнут кровью» (Толстой Л.Н. Записные книжки. – М., - 2000. – С. 148, 181). А для этого людям христианского мира надобно прийти к пониманию жизни, несовместимому с повиновением кесаревой власти, полюбить Бога и истину более своего спокойствия, «ничего и никого не бояться и иметь целью только всё большее и большее познание божеской истины и большее и большее осуществление её в жизни» (34, 298). Священной обязанностью таких людей Л.Н. Толстой признаёт обличение обманов, проповедь и личный пример: они не должны употреблять насилия, судиться с кем-либо, давать присяги и клятвы, участвовать в убийствах или войнах (Его же. Собр. соч.: В 22т. Т. 17. С. 204-205).

Заповеди Христа кажутся тяжкими, неисполнимыми тем, кто уже связал себя полузвериным, языческим служением «князю мира сего», тем заблудшим, чаще всего несчастным, людям, которые «живут заведованием и распоряжением над постройками броненосцев, крепостей, над солдатами, обучаемыми убийству, над школами, воспитывающими убийц, над судами, тюрьмами, виселицами», тем, кто «владеет богатствами, охраняемыми убийством», но не простым людям, которым просто «пора понять», что утопия – не евангельское служение Богу и ближним, а продолжение массового служения языческого, общественно-государственного, с надеждой на блага в умозрительном «будущем» и истреблением своей и чужих жизней в настоящем (37, 51 - 54). Толстой справедливо указывает и на роль церквей в насилии над сознанием, одурении разума людей. Эту услугу ложные учители не брезговали оказывать государствам со времён императора Константина, обманывая мнимоверующих (доверчивых) людей (23, 63, 479-480). Снискав высочайшее кесарево доверие, церковники быстро забыли о «наивных» требованиях первоначального христианства. В своём трактате «Церковь и государство» Лев Николаевич Толстой прямо назвал кощунством и «погибелью христианства» освящение религией государственной власти и возведение самого христианства в положение государственно поддерживаемой религии. По этому поводу он пишет в программной работе «Церковь и государство»: «Проживя 1500 лет под этим кощунственным союзом мнимого христианства с государством, надо сделать большое усилие, чтобы забыть все сложные софизмы, которыми 1500 лет, везде в угоду власти, изуродовав учение Христа, чтобы оно могло ужиться с государством, пытались объяснить святость, законность государства и возможность его быть христианским. В сущности же слова “христианское государство” есть то же, что слова: тёплый, горячий лёд. Или нет государства, или нет христианства» (Там же. С. 479).

Даже в случае юридически декларируемого отделения церкви от государства высшие классы, ведомые инстинктом самосохранения не перестают скрытно её поддерживать (Там же). Люди церкви и люди государства всегда соглашаются в деле насилия ради добычи: поборов, трофеев, даров и т.п. приумножений богатств богатых. И «отделённые от государства» попы продолжают идеологически поддерживать мирскую власть не оттого только, что верят ветхим догмам, но и потому, что государственность функционирует всегда в интересах т.н. «полноправных граждан», а ими всегда является финансовая элита и увивающиеся вокруг неё прислужники: власти, продавшиеся им деятели науки и искусства, и т.п. Мирские же учреждения, к каким относятся церкви, никак не могут быть реально отделены от такого щедрого и благодарного источника финансирования. Истинное же христианство чуждо корыстолюбию и не связано с мирскими властями, группами корыстных интересов, партиями и пр., имея отношения только ПРОСТО С ЛЮДЬМИ.

Иначе говоря, истинная, свободная, христианская церковность альтернативна государственности и НЕСОВМЕСТИМА с нею. Думается, их соотношение в общественной жизни будет прямо пропорционально росту духовной составляющей во взаимоотношениях людей и утверждению новой цивилизации, альтернативной садо-некрофильной цивилизации нашей лжехристианской современности.

Однако в исследуемую эпоху не только современники, но даже и соотечественники Л.Н. Толстого не оставляли себе шанса: русская церковь православных ни в чём хорошем не превзошла другие. Не напрасно писатель и публицист относил её к главным идеологическим опорам самодержавия, более важным, чем печать и школы (38, 163). Особое негодование вызывала у писателя деятельность правящей верхушки тогдашней церковной иерархии во главе с К.П. Победоносцевым, бывшем в 1880 – 1905гг. обер-прокурором Синода. В письме Николаю II (декабрь 1900г.) Толстой называет этого консервативного, но при этом диаметрально противоположного ему по убеждениям публициста и государственного деятеля «злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдёт в историю» (63, 58). Подобным идеологическим защитникам старины Л.Н Толстой, сам принципиальный (но в то же время – разумный) консерватор, предрёк: «Вам не устоять против революции с вашим знаменем самодержавия, хотя бы и с конституционными поправками, и извращённого христианства, называемого православием, хотя бы с патриархом и всякого рода мистическими толкованиями. Всё это отжило и не может быть восстановлено» (36, 304).

Оба крайних искажения, с которыми любят «подавать» Л.Н. Толстого критики-комментаторы (заранее зная, что «весьма широкий читатель» примет на веру, а прочие ортодоксии и властям не страшны), препятствуют объективному осмыслению этого и ряда других весьма резких суждений Льва Николаевича. А ведь это – предупреждение Толстого, которое непредвзято может быть осмыслено только читателем, имеющим целостное представление о взглядах писателя (а не только о его «ужасной ереси» или «страстных обличениях всего и вся»!), и в особенности – на русскую революцию.

2) Толстой о «свободно» прогрессирующей научной мысли.

В 1908 году, памятном последовавшими за Первой российской революцией казнями и репрессиями со стороны научно просвещённых и благонамеренных людей правительства, Л.Н. Толстой пишет и пытается опубликовать новое своё «обращение к людям-братьям», озаглавленное «Благо любви». В нём он приглашает способных к размышлению и анализу существующего устройства жизни людей задуматься над происходящим.

«Кто мы? Что мы? – вопрошает публицист, - Ведь только ничтожные, могущие всякую минуту исчезнуть слабые существа, выскочившие на мгновение из небытия в жизнь прекрасную, радостную, с небом, солнцем, лесами, лугами, реками, птицами, животными, блаженством любви и к близким, и к своей душе, к добру и ко всему живому…
И что же? Мы, существа эти, не находим ничего лучшего, как то, чтобы этот короткий, неопределённый, каждую минуту могущий прерваться миг жизни отдавать на то, чтобы, изуродовав 10-этажными домами, мостовыми, дымом, копотью, зарыться в эти трущобы, лезть под землю добывать камни, железо <…>, и, главное, вместо радостной жизни, жизни любви, ненавидеть, бояться, мучить, мучиться, убивать, запирать, казнить, учиться убивать и убивать друг друга.
Ведь это ужасно!» (37, 363 - 364).

Эти гениальные и провидческие слова перекликаются по содержанию и стилю и с увещаниями древних пророков, и со знаменитым рассуждением Паскаля о «мыслящем тростнике», и с кровью сердца писаными монологами героев «золотой» русской литературы. Тем трагичней характеризует себя означенная эпоха, если вспомнить, что на эти бесценные призывы рационалисты, материалисты, позитивисты всех мастей и прочие поборники модных научных и философских течений отвечали самоуверенными критиками, а то и насмешками.

Отношение же к поднятым проблемам самого Льва Николаевича видно по приписке в конце обращения-мольбы: «думал, что умираю, когда писал это» (Там же. С. 365).

Почитатель и служитель научно-технического прогресса мог бы логично заметить: да, вся критика верна и сильна, ситуация в стране и в мире, действительно, удручает, но ведь МЫ, то есть учёная каста, трудимся ради улучшения её, работаем в приоритетных направлениях для блага народонаселения в некотором будущем, и т.д., и т.п. Толстой предвидит такое возражение и вовсе не риторически вопрошает своего высокообразованного читателя: почему он считает необходимым «жизнью любви в настоящем, сейчас, жертвовать ради неизвестной нам жизни будущей?» (Там же. С. 364).

Ведь этой иллюзией важности разнообразной «работы для будущего», с уверенностью в её несомненной пользе почему-то именно в этом умозрительном «будущем», было поражено сознание людей к. XIX – н. XX веков, не исключая, разумеется, деятелей наук и писателей.

Ещё в 1893г. Толстой протестовал против восторженных и далёких от реальности призывов Э. Золя к французской интеллигенции верить в науку и «труд», которые дают, по словам Золя, смысл жизни и служат залогом её неуклонного совершенствования (Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. М., 2004. – С. 601-604). Вывод Толстого из знакомства с обращением Золя к молодёжи (главным образом, из мелкобуржуазных слоёв) был остроумно-меток и нелестен как для Золя, так и для молодых поклонников его идей: к концу XIX столетия изверившаяся в мистике лжехристианства интеллектуальная элита Европы подпала новому соблазнительному суеверию, заменившему религиозное. Вместо веры в сотворение мира и загробное блаженство, европейски образованный интеллектуал уверовал в «объективные законы эволюции», «социологические исследования» и т.п., главное – в будущие блага для человечества (и, конечно, любимой «своей» нации!) в результате вдохновенного «труда» в сообществе жрецов от науки. И те, кто приспосабливает к новым знаниям отжившие свой век догмы церковных учений, и те, кто верят, как в догму, в возможности науки – «люди одного лагеря». Ибо «и те и другие ищут основ жизни, двигателей её не в себе, не в своём разуме, а во внешних человеческих формах жизни: одни в том, что они называют религией, другие в том, что называется наукой» (Там же. С. 606 – 607).

Самообман людей науки заключается, по мнению писателя, в бездумном, в угоду моде, отбрасывании, вместе с шелухой мистики и суеверий, солиднейшего и требующего к себе почтения, ценнейшего, издревле «питающего костный мозг львов», религиозного ядра: опыта рефлексии и саморефлексии, подвижничества и учительства. Одновременно гипертрофированные масштабы принимает в научной среде авторитет материалистической мысли, модного атеизма. Утрата же религиозного сознания всегда приводит к заполнению вакуума в сердцах и умах людей различными идеологиями, всегда охраняемыми авторитетом науки, но служащими отнюдь не общенародным и не строго научным интересам. По мысли Л.Н. Толстого, безрелигиозная наука всегда впитывает в себя пороки той социальной среды, в которой она вынуждена существовать. Действительно, приспосабливаясь к вкусам и интересам господствующего меньшинства в обществе, оторванная от нужд и запросов трудящегося человечества, она вырождалась в буржуазной России той эпохи в советчицу власть имущих обманщиков и насильников, то есть имперского чиновничества всех уровней, в промысел для дипломированных помощников эксплуататоров (начальников над наёмными рабами, идеологов режима), и, в любом случае, - в «раздавательницу дипломов на праздность».

Коренной и главный порок науки в собственническом мире состоит, по мысли писателя, в том, что обменявшая совесть на дипломчик интеллигентская сволочь, формирующая пресловутое "научное сообщество", помогает правительствам держать обитателей их государств в идеологическом и экономическом рабстве у капиталистов, попутно подводя оправдания и под факт существования и деятельность самих правительств с их аппаратом насилия и репрессий. «Люди повергнуты в рабство самое ужасное, - резюмирует Толстой, - но наука старается уверить людей, что это необходимо и не может быть иначе» (25, 246).

Деятельность людей науки в союзе с буржуазным государством – всегда обман, и обман корыстный, подобный многовековому обману церковников, также охотно и корыстно оказывавших правительствам идеологическую поддержку, суть которой – то же насилие, но хитрое, бескровное, производимое над сознанием людей. Мысль нелицеприятная, новая для очень многих в конце XIX века, но Толстой предлагает всем честным людям свыкаться с ней и крушить структуры инвазированной лжи в своих головах. Уже в «Церкви и государстве» он писал: « …Надо забыть все те фантазии, в которых мы старательно воспитываемся, и прямо спрашивать о значении тех наук исторических и юридических, которым нас учат. Основ эти науки не имеют никаких. Все эти науки не что иное, как апология насилия» (23, 479).

Как когда-то богословие, так в новое время философия, политэкономия, социология, юридические, исторические и др. науки, затрагивающие проблемы человека и общества, обласканы у насильников и эксплуататоров за то, «что они все служат оправданием существующего освобождения себя одними людьми от человеческой обязанности труда и поглощения ими труда других» (25, 317).

Видимо эта мысль, впервые сошедшая с кончика пера Льва Николаевича ещё в середине 80-х гг., жила в сознании писателя и публициста до 1893г., когда он ознакомился с вышеупомянутой речью Э. Золя к французской интеллигенции. Смысл возражений довольно очевиден: в неблагополучном, эксплуататорском обществе «труд» по утолению праздного научного любопытства интеллектуальной элиты по меньшей мере бесполезен для народа, чьим тяжёлым трудом он оплачивается. А чтобы эта известная г-дам интеллектуалам истина не смущала их, свой «труд» они делают «нравственно анестезирующим средством вроде курения и вина, для скрывания от себя неправильности и порочности своей жизни» (Толстой Л.Н. Неделание // Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. – Сб. статей. – С. 610). Хлопотливым историкам, например, Л.Н. Толстой напоминает, что «величайшие злодеи человечества Нерон, Пётр I всегда были особенно заняты и озабочены, ни на минуту не оставаясь сами с собой без занятий и увеселений» (Там же).

Отсюда и проистекает, заключает Толстой, превозносимая Э. Золя «вера в труд», кастово-корпоративная «муравьиная гордость» им, тогда как объективно нужный и полезный обществу труд в этой горделивой вере не нуждается, ибо «труд – потребность всего живущего, а не особое достоинство» (Там же). Учёным ХХ века мыслитель завещал в 1910 году следующее правило: «Не смотри на учёность, как на корону, чтобы ею красоваться, ни как на корову, чтобы кормиться ею» (Его же. Путь жизни. – Указ. изд. – С. 249).

Истинная наука, настаивает Лев Николаевич, должна решительно, в единстве своём, руководствуясь и своими, и религиозными аргументами, восстать против гибельного порядка вещей, отринуть строй обмана и насилия, не прислуживать ему, как холопьи прислуживают подлецы-интеллигенты в эксплуататорских обществах. Её долг – с детских лет учить каждого вступающего в жизнь человека «тому, что должно быть, а не тому, что хорошо то, что есть» (Его же. Записные книжки. – С. 135). Подлинная наука не может развиваться без связи с народом, как живой росток не может тянуться к солнцу без жизни корешка в земле. Жизненный опыт народа, его многовековая борьба с хаосом и стихией в природе, наблюдения за нею, его неустанный труд, его материальные и нравственные потребности есть та единственная почва, на которой может произрастать мировое древо истинной науки. «Воображаемым» же знаниям всё равно не найдётся рационального приложения к трудовой и духовной жизни народа (25, 356-360).

Независимо от нашего желания признавать или не признавать правоту Л.Н. Толстого в этих выводах, более поздние времена подтвердили её. Воображаемые, искусственные потребности, влечения к приумножению богатств ради их удовлетворения, властолюбие и тщеславие субъектов, дорвавшихся до власти в «демократических» странах, искусственно нагнетаемые казёнными идеологами военные страхи, навязываемые массовому сознанию лживые образы «противников» - разрушителей и убийц, гонки в вооружениях, «борьба» с размножающимися террористами, мутирующими болезнями, изуродованными самим же человеком окружающей его природой и собственным его, от Бога данным, физическим и психическим образом и подобием – всё это и многое другое служит только распложиванию всё новых «сфер исследования», заведомо не могущих решить проблем, подобных вышеперечисленным, никогда не возникшим бы среди здравомысленных, религиозных, живущих в согласии с природой и ближними, СВОБОДНЫХ ОТ ПОВИНОВЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВЛАСТИ честных тружеников - христиан.

И наука, и называющие себя христианскими церкви, и отдельные люди (особенно – обладающие властью) могут и должны бы играть совсем иную роль в борьбе со злыми, деструктивными факторами человеческого бытия. Для этого им нужно признать «закон непротивления», синергетический смысл которого, как нам представляется, очевиден: исключение немудрого насильственного воздействия на свободное саморазвитие сложной системы, будь то отдельный индивид, коллектив школьников или политический строй.

В заключение подчеркнём, что Л.Н.Толстой, вопреки стереотипным представлениям, никогда не отвергал «науку вообще» (как не отвергал цивилизацию, церковность, прогресс, авторитет знания, мудрости и др. завоевания человеческой культуры). Он не отрицал жизненного подвига немногочисленных честных её тружеников, думавших в ту далёкую и непростую эпоху о благе народном и стремившихся при этом сохранить автономность ото всех околонаучных поветрий и вненаучных влияний. Но следует признать и то, что писатель явно переоценивал возможности не только народа, но и его просвещённых учителей. Эти разрозненные, немногочисленные ЧЕСТНЫЕ люди бессильны были добиться коренного переустройства общественного сознания и жизни. В условиях господства капитала и рептильной подлости большинства "коллег" их благородные идеи и устремления подавлялись, извращались, ставились на службу эксплуататорам, а нередко и вовсе были обречены на провал. А большинство учёных в тогдашнем, буржуазном, мире самими условиями жизни были отгорожены от народа, зависимы от правительств и капиталистов, и поэтому неизбежно, начиная со студенчества, заняты не тем, в чём состояла объективная потребность общества, и даже не выяснением этого для себя, а тем, что считалось важным в поглотившей их «интеллектуальной» среде.