Читать истории ветеранов вов. Воспоминания ветеранов

Я только начал учиться в 9-м классе, когда получил повестку для призыва в армию, вместе с другими парнями моего возраста, 1926 г. р. Нам было по шестнадцать лет; в тяжёлое военное время, при нищенском питании, мы были худые, низкого роста, истощённые. У меня рост был 149 см, вес 37 кг. У кого рост был ниже 147 см, они были счастливчики, их не призывали, и военную службу они вообще не проходили. Я как вернулся с фронта через семь лет, они уже успели закончить институты и работали учителями и техническими специалистами.

Когда меня призвали, обе сестры были далеко, брат воевал, и из родных проводить меня на сборный пункт в с. Пустошь никто не мог. Вызвался сосед, дядя Александр Пунегов, вернувшийся с фронта без одной ноги. Согласился везти меня на телеге. Тогда вообще автомашин не было – все они были отправлены на фронт, добирались в основном пешком или на лошади. Мать, что было муки, спекла на дорогу олашки с картофелем и с мукой из клеверных цветков. Она до того распухла от голода, что не могла ходить и лишь вышла на крыльцо – и плачет, заливается слезами, и эта картина осталась со мной на всю жизнь.

Через несколько месяцев мама умерла, но мне не сообщили, чтобы я не нервничал. А ведь вначале, пока не попал на фронт, у меня была возможность съездить домой на десять дней.

На проводы в солдаты пришло много родственников, знакомых и соседей. Мне дали чью-то гармошку, и я шёл впереди всей этой компании и играл деревенскую проходную «Кебра гoра», а девушки пели частушки, которые они исполняли обычно во время православных праздников. Мне было грустно на сердце оттого, что у всех призывников на этих провожаньях кто-то был близкий, а у меня никого не было, кроме соседа дяди Oльoксана.

На окраине деревни Вичкодор колонна остановилась, и начали прощаться. Было много слёз. Не знали тогда, что из нескольких десятков парней возвратятся на родину единицы. Но чувствовали родные их, что эти неоперившиеся птенцы ещё не доросли до солдат. И боялись ожидавших их военных жерновов…

В Пустоши мы закусили, послушали последние напутствия дяди Oльoксана, вернувшегося с войны инвалидом. Он говорил, чтобы на передовой были очень осторожными, бдительными, «вёрткими как черти». Враг очень сильный, оснащён передовой техникой, классным оружием, много снайперов. Не лезьте на рожон, говорил, это глупо.

В АРХАНГЕЛЬСК

Сопровождать нас, призывников, до Архангельска приехали солдаты 33-го стрелкового полка. На ст. Айкино уже стояли теплушки, двухосные «телячьи» вагоны.

По дороге до Котласа к нам подсадили ещё пятерых парней нашего возраста, освободившихся из лагерей. Они все были одеты в одинаковую форму, похожую на форму фэзэошников, вполне добротную, по сравнению с нашими обношенными пальтишками и шароварами. Наши новые соседи вели себя вызывающе и даже нагло. Заняв места вокруг буржуйки, достав из вещмешков хлеб, сало, консервы, сахар, ели, грели чай в кружках и громко смеялись. Потом начали курить, а наши ребята никто не курил. Закрытый вагон быстро затуманило дымом. Когда не куришь, особенно неприятно, тем более тем, кто на верхних нарах. Когда им сделали замечание, мол, ребята, курите махорку возле окошек, они вздыбились, чуть ли не пальцем в глаз, а когда один паренёк собрался перекусить, эти лагерники хватают его котомку и начинают вытаскивать содержимое, угрожая самодельными ножами. Тогда наши ребята не выдержали, спустились с нар, хватают кто полено, кто из рук бандитов вырывает ремень с бляхой, кто просто кулаками – и начали их метелить. Когда перестали рыпаться, засунули их под нары. Через две остановки, когда доложили сопровождавшему о случившемся эпизоде, их выгрузили и отправили в станционную больницу. Нас никого не наказали, поняв, кто был виноват в случившейся драме.

…На платформе Архангельска было много военных, и играл духовой оркестр. Я до этого никогда не слышал в натуре ансамбль духового оркестра, решил, что это играет радио. А потом – глянь – увидел сверкающие золотом трубы, как играют на них музыканты в военной форме, удивился, как они слаженно выдувают военный марш. А впереди стоит и жестикулирует им дирижёр. На душе было торжественно и легко оттого, что так хорошо нас встречают, как на большом празднике.

Построив в колонну, нас повели пешком в военный гарнизон «Молотовск», где первым делом завели в баню. Помылись, попарились, вывели одеваться в другом отделении и уже в военную форму, начиная с нательного белья и кончая шинелью с ремнём, шапкой-ушанкой. Конечно, эта форма была не подогнана и не новая, б/у. Так как мы были недозрелые и низкорослые, шинельки сидели на нас мешковато.

Буквально на следующий день нас погнали из Молотовска в посёлок Лесозавод № 26, где готовили стрелков-автоматчиков. Началась усиленная военная подготовка. Первым делом – получение самых элементарных бытовых навыков: например, как намотать портянку, чтобы не натереть ноги при большом пешем переходе, как сложить скатку из солдатской шинели в летних походах, как правильно носить ремень и заправлять гимнастёрку, чтобы иметь порядочный внешний вид, даже как носить пилотку и зимнюю шапку, чтобы было у всех одинаково. За каждое нарушение малейшее (например, помкомвзвода заметил, что ты стоишь около печки и греешься или руки засунул в карманы) выведут на улицу в гимнастёрке в мороз и будут гонять по снегу, заставят ползать по-пластунски. Но эти наказания зависят ещё от командира отделения – младшего сержанта. Например, наш мл. сержант был более человечным и никогда не злоупотреблял своими обязанностями, а рядом же мл. сержант из кожи вон лез, гонял излишне своих солдат.

Питание было очень скудное. Месяца через три некоторые солдаты так оголодали, что еле ноги передвигали, как дряхлые старики, – их потом отправляли в госпиталь, на поправку.

Солдатам, служившим в запасном полку, выдавали махорку, независимо от того, куришь ты или нет. В основном солдаты у нас все курили. А меня от этой привычки отучил отец. Он сажал в огороде для себя табак, а осенью вялил в куче, чтобы был покрепче, сушил, надевая на реечки на чердаке, и рубил топором мелко, затаривал два деревянных ящика. Я втихаря оттуда набивал карманы пиджака перед тем, как идти пастухом (ребята постарше баловались, и хотелось быть наравне с ними). Там мы крутили из газеты сигару и курили. Но это продолжалось недолго. Как-то отец заметил в моём кармане остатки махорки. Хватает меня, голову мою между ног – и ремнём по голой заднице так отшлёпал, что мать уже стала спасать меня, чтобы отец простил. После этого я не пытался сигаретой баловать и вообще не хотелось. Вот и в запасном полку я махорку собирал в мешочек и менял на рынке посёлка на лепёшки у гражданских мужиков, это был доппаёк.

ПЛЮСЫ ЛЕНД-ЛИЗА

Во время службы в Архангельске нас дважды привлекали на разгрузку и погрузку американских судов. Из Америки, как от члена антигитлеровской коалиции, в 1943 г. прибывали крупные суда с продовольствием. В основном поступал сахар-песок в мешках, крупа, яичный порошок в банках, свиная тушёнка, бобы, фасоль и др. За всё надо было расплачиваться. И в суда американцев, идущие в обратный путь, мы грузили цветные металлы – баббит и алюминиевые чушки. Они внешне выглядели очень красиво, похожие на ледяные. Уставали мы сильно к концу смены, но кормили очень хорошо, в основном фасолевой и кукурузной кашей: каждый солдат зараз получал, если пожелаешь, чуть ли не полный котелок. Мы за месяц работы там неплохо поправились. Груз выгружали большие портовые краны, а мы только развозили по складам в тележках.

Если сегодня работаешь на перевозке песка или крупы, фасоли, перед выходом через КПП друг другу с мешка прямо сыплем, скажем, песок между нательным и тёплым бельём и затягиваем брюки поясным ремнём. Может, и догадывались проверяющие солдаты, но для близира руками проведут сверху вниз – и выходи. Тушёнку, банки сгущёнки и банки яичного порошка тоже умудрялись прятать. Во время этих работ нас размещали в одноэтажных домиках с кухней. Когда возвращались с работы, становились на газету (без обуви) и вытряхивали свой улов с порта. Всю добычу съедобную собирали, готовили на плите и угощались всем гуртом. Так каждый день в течение какого-то времени – хорошие лакомства, сладкий чай со сгущёнкой. Потом снова казарма, муштра.

ДОРОГА НА ФРОНТ

Начали готовиться к отправке на фронт. На перроне нам каждому дали сухой паёк: два сухаря вместо хлеба и два кусочка свиного сала, брикет концентрата – гороховой перловой или пшённой каши – и два кусочка сахара. У каждого солдата был железный круглый котелок и ложка. Это позже наша военная промышленность начала выпускать плоские алюминиевые котелки, крышка которых служила для второго блюда (каши), и плоские фляги с винтовой крышкой. А у немцев у фляги было ещё суконное покрытие.

На ст. Коноша мы узнали, что нас везут на Юг. Природа стала меняться за окном, стало зеленеть и стало теплей, буржуйку уже не надо было топить. В Вологде нас вывели из вагонов и повели в ресторан, где уже были готовы накормить нас. Официанты быстро разнесли каждому по полной тарелке рисовой каши на молоке, со сливочным маслом. Это было очень вкусно, и угощение вологжан мы долго вспоминали. Нас угощали не как солдат, а как родных сыновей, которые едут защищать их, мирных россиян, от коричневой чумы.

На одной станции перед Москвой увидел, продают молоко. И купил целое ведро, угостил всех ребят своего вагона, получилось по солдатской кружке.

Доехали до Украины. Нас высадили с поезда и повели пешком. Вокруг были сгоревшие избы, разрушенные глинобитные дома, мастерские, где копошились старушки и старики, пытаясь сколотить сарайчик, чтобы укрываться от дождя.

Мы были направлены в Стрелковый, дважды краснознамённый Сивашский полк. Этот знаменитый полк форсировал Сиваш в Крыму, в смертельной схватке с врагом один из десяти полков овладел Сапун-горой под Севастополем, штурм которой стоил нашей стране тысяч жизней. Нас, молодых солдат, не нюхавших пороху, боевые солдаты встретили очень хорошо. Они как раз взяли у противника много продуктовых трофеев. (Надо сказать, что старая солдатская поговорка «не нюхал ты ещё пороха» произошла из действительности. Когда снаряд или мина взрывается близко от тебя, то слышишь запах горящего пороха.)

Наши солдаты, истощённые скудной кормёжкой в запасном полку, начали отъедаться – давали чуть ли не по полному котелку супа из кукурузы со свиным салом и с нарезкой из копчёной колбасы. Повар из походной кухни только успевал разливать большим черпаком по котелкам. Солдаты быстро поправлялись, и настроение подымалось.

Среди старослужащих были люди разного возраста, но в основном старшего, были даже те, кто участвовал в нашем отступлении и принял на себя наступление немцев. Одежда их была поношенной, выцветшей, на спинах гимнастёрок – белые пятна от выступавшей в жарких боях и на переходах соли. Они учили нас всему, что могло помочь уцелеть в бою. Ведь даже ошибки, которые кажутся совсем неприметными, могут стоить жизни. Знакомили нас и с вражеским оружием, потому что у некоторых были немецкие автоматы, в хозвзводе хранились трофейные патроны. Эти автоматы имели преимущество против наших: они были воронёной стали, не ржавели от дождей, в то время как наше оружие покрывалось ржавчиной от малейшей сырости, поэтому надо было постоянно смазывать. Но в основном мы вооружались своими автоматами: Дегтярёва, с деревянным прикладом (ППД-40), и автоматом Шпагина (ППШ-41), но он был тяжеловат. Мы, автоматчики, предпочитали автоматы Дегтярёва и Судаева (ППС-42). Но их, повторюсь, приходилось постоянно смазывать. Знакомили нас и с тем, как вести бой против «Тигров», и где у них есть слабые места для заброски зажигательных бутылок.

Вскоре нас собрали и повели пешком для погрузки в ж/д состав. Пришлось идти сутками по украинским степям, в жару. Изредка попадались деревушки с колодцем или ручей. Тогда мы впервые в жизни узнали, что такое жажда. Идёшь по просёлочной дороге – ни деревца, увидишь грязную лужу – кинешься, черпнёшь пилоткой и пьёшь, пока офицер не вырвет пилотку. Вдруг мой сосед в строю, пожилой солдат лет сорока, ленинградец, мне говорит: «Сынок, ты неправильно пьёшь». Я спросил: а как правильно? Вот, говорит, придём на большой привал (с 11 до 13 часов его делали, в самое жаркое время), поедим, и, пока отдыхать не начали, пей сколько влезет. Потом отдохнули – организм водой насытился. Набрали воду во фляги. В походе через небольшое время пить захочется. Но эту, ещё терпимую, жажду надо вытерпеть, в крайнем случае, сделать 2-3 маленьких глотка или просто сполоснуть рот. Я при первом же привале сделал всё по совету опытного солдата. И просто удивился, смотря на своих сослуживцев, которые кидались с пилотками к грязным лужам. И главное, тебе не так хочется пить, не так потеешь и этим не так ослабеваешь. После этого я ребятам передал советы старого бойца, но они всерьёз не приняли. При прохождении сёл хотели насытиться водой про запас, а получалось – во вред.

С юга Украины мы пришли на север, на ст. Щорс. Там мы отдохнули, пока производили погрузку лошадей, походных кухонь, орудий. Грузили и трофейное оружие – немецкие пистолеты-пулемёты фирмы Фолькер-Эрма, типа МП-38 и МП-40, с откидным металлическим прикладом. Мы не знали, куда нас везут, но судя по названиям городов в пути, везли на северо-запад. Открывалась ужасающая картина вокруг. Все города, ж/д станции, деревни лежали в руинах, от деревень остались лишь печные трубы. Люди выкопали на горках норы-землянки, закрыли досочками, вместо двери – холстина какая-нибудь, из разных отходов и разбитого кирпича соорудили печку и там ютились.

Привезли в Витебск, и стали выгружаться. Город был полностью разрушен, не было видно ни единого целого дома. Шли по окраинам города, было пустынно и безлюдно, даже собак не было. Мы, 17-летние солдаты из глубинки России, такое видели впервые. У нас хоть и бедно жили люди, но дома и колхозные постройки остались целы. Видя места, где дважды проходил фронт, мы ужасались. Изредка обгоняли нас машины с ящиками боеприпасов, танки и самоходные орудия, и ты им завидуешь, что им не приходится идти пешком, с солдатским снаряжением (вещмешок, автомат, сумка с патронами, скатка). Заслышишь команду «стой», «привал» – тут же кидаешься в придорожную канаву – и ноги кверху. Привал делали в месте, где была вода и можно было укрыться от немецких самолётов. Они летали постоянно. Если пролетела «рама» – самолёт-разведчик, – тут же жди «Мессершмиттов» или «Юнкерсов». В прифронтовой зоне бомбили нас свирепо. Команда «воздух» слышалась всё чаще, и мы старались укрыться в канаве или яме, или в кустах, если они были поблизости. Многим оказывали первую помощь опытные санинструкторы, побывавшие в боях за Сиваш в Крыму. Приходилось наблюдать воздушные бои, когда против «Мессершмиттов» появлялись наши «Як-9» или «Ла-7». Они здорово помогали.

НЕПАРАДНЫЕ МЫСЛИ

Не доходя до Полоцка, наш 953-й Сивашский Севастопольский ордена Суворова полк придали в состав 51-й Армии 1-го Белорусского фронта под командованием генерала армии Ивана Христофоровича Баграмяна. Перед нами была поставлена задача: отрезать пути отхода немецкой группировки армий «Север» в Восточную Пруссию. Благодаря этой операции войска немцев в Латвии и Эстонии окажутся в «мешке». Но для выполнения этой задачи нам предстоит преодолеть неимоверные трудности, так как группа армий «Север» в этом районе владеет не только крупными соединениями людских, хорошо вооружённых резервов, но там и огромное количество техники, моторизированные части, танковые и артиллерийские соединения, вооружённые до зубов. А у нас не ахти, кроме лёгкой артиллерии и пехотных частей, правда при оказании им с воздуха помощи 3-й воздушной армии. Я это испытал потом на своей шкуре: когда в тебя стреляют не только спереди, но и с обоих флангов – как в кромешном аду.

Перед первым боем на душе скребли кошки. Хоть и накормили нас повара кукурузным супом с салом, но ели без аппетита, думали о том, что ждёт тебя завтра. Какие дьявольские силы встретят нас? Или немецкие солдаты стоя пойдут по полю, стреляя в тебя, со своими угловатыми касками и чёрными мордами, а может, их не видно будет, будут вести огонь из окопов и кустов. Или «Фердинанды», дымя отработанными газами, с грохотом будут двигаться на тебя, а между ними идут солдаты и строчат в тебя короткими очередями, а ты не имеешь права открыть ответный огонь – пусть, мол, подойдут ближе, пусть пока артиллерия стреляет по танкам… В голове сумбур от этих картин, и нет аппетита. К тому же я не люблю варёное горячее сало. Куски вынимал из котелка, заворачивал в бумагу и – в вещмешок, потом с удовольствием съедал.

Выстроили нас на митинг перед боем, а вид у нас далеко не парадный.

Месяцами на передовой солдат не только не может выбрать момент выстирать и просушить гимнастёрку, но даже умыться не удаётся. Генералы, которых я так близко увидел впервые, были в приличной форме: брюки с красными лампасами, фуражка с красным околышком. После митинга генералы со своими адъютантами и полковниками сели в «виллисы» и уехали в сторону тыла. А мы, когда нас накормили, отдохнув и набрав воды в свои фляги, вскоре услышали команду строиться в колонны, повзводно и поротно. Ездовые начали собирать повозки. Санитарные повозки укладывали: разные носилки, плащ-палатки, коробки с медикаментами, костыли и т. д. На миномётные повозки грузили ящики с минами, мелкокалиберные – так называемые дульнозарядные – миномёты 50-мм калибра. Их таскали на себе на передовой сами миномётчики. Ну и повозки для ящиков с патронами и перевозки походных вещей с походными кухнями.

Нас выстроили в колонны, командиры взводов проверили свой личный состав, и тронулись в путь. Шли с привалами до вечера; когда было уже темно, остановились в какой-то деревушке, невдалеке слышалось уже тарахтенье пулемётных и автоматных очередей. Скомандовали устроиться на ночлег прямо в лесу, так как в домах располагались офицеры, повозочные и повара походных кухонь. Передали по цепи: через час-полтора готовиться на ужин. Хотя сильно устали от пешего хода и жары, сон не брал. В душе было неспокойно и тревожно, и не только у меня, но и у других, особенно молодых солдат. В нашем взводе был один армянин, и по виду он особенно нервничал, потому что у него оставались молодая жена и маленький ребёнок. Мне было жалко его, что ему надо было переживать не только за себя. Он был на год старше меня, по фамилии Акопян.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Ночь прошла почти что без сна, в дремоте с сонными перерывами. С наступлением рассвета нас пригласили на получение завтрака. Повара мало спали, а нам готовили еду: первое, как обычно, суп из кукурузной крупы и консервов и кашу перловую с салом на второе. После завтрака нас выстроили и поставили задачу операций. Мы должны были развернуться в шеренгу и незаметно – где по-пластунски, где короткими перебежками – продвинуться вперёд, до окопов наших частей. Отдельно окопы не везде соединялись траншеями: так как наши войска вели наступление, командованием не предусматривалась длительная оборона. В этой наступательной операции практиковалось такое: наступающее подразделение через день занимало позицию другого подразделения, а заменяемое подразделение собирало погибших и хоронило в братских могилах. А через день – опять на передовую, и вели наступательные бои. Но такая практика была в случае, если позволяли людские ресурсы.

Когда мы заняли окопы, воюющие солдаты отошли на тыловые позиции, чтобы предать земле своих погибших товарищей. Когда мы открыли активный огонь по позициям немцев, они не выдержали, незаметно стали отходить. Их было сравнительно немного, и они стали удирать не пешком – оказалось, у них легковые автомашины были спрятаны в низкой лощине. Мы начали по одиночке продвигаться к немецким окопам под огнём прикрывающих немцев-одиночек, а потом эти одиночки сели на мотоциклы, которые тоже были укрыты от наших глаз. Когда достигли немецких окопов, нам разрешили передышку в наступлении. За это время подтянулись другие подразделения, подтащили к окопам 45-мм пушку, которая в нашем полку была единственной. Продвигаться в лесу расчёту в лесистой местности без конной тяги очень трудно. Против наших подразделений открывалась безлесая местность. После недолгой передышки командование решило продолжить наступление. Тыловым подразделениям, гужевому транспорту – повозкам, походным кухням – приказано было не высовываться из леса на открытую местность до особого распоряжения. Местность была под уклон, а за ним – холм, где виднелись несколько маленьких деревенских избушек.

Когда по цепи раздалась команда командиров подразделений: «Вперёд, за Родину, за Сталина!», – солдаты начали выскакивать из окопов и траншей с криками: «Ура! Ура!» Вся цепь солдат, бежавших к противнику, как-то воодушевляла, и я тоже кричал «ура» и бежал к лощине. Тогда со стороны домиков противник открыл усиленный огонь из пулемётов и автоматов с трассирующими пулями, хотя был день. Эти снопы пуль, как искры, летели на нас – и улетали назад над нашими головами, наводили страх, впервые увиденные и несущие смерть наяву. Немцам, сидевшим на возвышенности, было видно всё как на ладони, каждый бегущий солдат. Противник имел превосходство на местности, а мы, невзирая на это, бежали, как в чёртову пасть. Это было явное неправильное решение наступательной операции, когда можно было взять эту выступающую высоту обходным путём или после усиленной артподготовки или воздушной бомбёжки. Это бы спасло десятки, а может, сотни солдат, и не были бы они убиты и искалечены.

Немцы стреляли сначала трассирующими пулями, чтобы знать, куда ложатся их пули. Как добежали до середины балки, вынуждены были прекратить наступление, даже короткими перебежками, и залечь. Атака была остановлена, и приказали окопаться, почти лёжа, своими сапёрными лопатками. Но грунт был нетвёрдый, видимо, раньше там сажали зерновые, потом обросло дёрном. И мы довольно быстро выкопали окопчик, где можно было за земляным бруствером спастись от пуль немцев, а самим открыть прицельный огонь по точкам, где вспышки пламени немецких пулемётов мигали, как «морзянка». Рядом со мной вырыл окоп тот армянин. И я смотрю, как он прилёг к брустверу лицом и периодически давал очереди со своего автомата почти вверх. Командир взвода заметил такую шутку, подходит к нему – и как огреет Акопяна по горбу автоматом! Крикнул: «Куда ты стреляешь? По воронам? Веди прицельный огонь!» Мы с соседями по окопам стали смеяться.

Немцы по-прежнему усиленно вели огонь, но спасало то, что не велось артиллерийского огня. А наша «сорокопятка» вела огонь по врагу, который позади нас, метрах в пятидесяти. Это сильно мешало немцам и сокращало огневые точки противника. Слышались крики от наших солдат: «Санинструктора!», «Ранило!», «Спасайте!»… И я наблюдал, как санинструкторам приходилось под пулемётным огнём – где ползком, где короткими перебежками – подходить к раненым и оказывать помощь или даже уводить в тыл. Артиллерийскому расчёту тоже приходилось под огнём подтаскивать ящики со снарядами. Командование полка находилось сзади нас метрах в двухстах, давали распоряжения комбатам через проводную связь. И связистам с катушкой на спине приходилось под огнём противника, где ползком, а где местность позволяла, то бегом, стоя, короткими перебежками, прокладывать связь. Рация была только у командиров дивизии и корпусов, редко у командиров полков.

Чтобы сократить потери подразделений, командование решило начать наступление и овладеть высотой с началом темноты. Так как уже почти определились, где были огневые точки, основные удары развить в направлении в промежутки между пулемётами, а с достижением высоты ударить по объектам врага с флангов и с тыла. Как только начало темнеть и немцам было уже не разобрать передвижение наших солдат, была команда по цепи начать наступление, но соблюдая строжайшую тишину, чтобы ни ударов котелков и лопат, ни звона фляг для воды. Так как ещё не было густой темноты, немцы ракет пока не применяли для периодического освещения наших позиций.

И мы ринулись вперёд. Нам, главное, надо было добежать до дна лощины, а при подъёме на гору противник уже не мог видеть нас. А настоящее сражение с противником началось уже в траншеях и окопах, неожиданно для немцев, где автоматными очередями, где врукопашную, где уничтожив гранатами. Только единицы, в основном офицеры, могли ускользнуть от нас, так как их командные пункты и блиндажи были дальше от передовой. Многие немцы спаслись на автомашинах и мотоциклах, при слабой видимости – была уже почти полная темнота, вдобавок туман.

Бой продолжался около часа. Мы преследовали и добивали последних немецких солдат. Но и наших погибло и получило ранения около двадцати. Это мы увидели на следующее утро. Ночью мы рыскали, чтобы найти продукты-трофеи, которые были оставлены немцами при внезапном отходе. Тяжелораненых немцев мы разоружали, а трупы хоронили – в отдельные могилы от своих солдат.

Своих хоронили в братскую могилу, с обмундированием, без гробов и обвёртков. Квадратная могила два на два метра и глубиной тоже около двух метров. Укладывали рядами, а изуродованных заворачивали в простыню и тоже укладывали туда. Подобную похорону и салют я видел несколько раз там, на 1-м Прибалтийском. А впоследствии – на Белорусских фронтах – мы только наступали, а хоронили бойцов специальные похоронные подразделения, которые шли за нами. На фанерке писали фамилии солдат, похороненных в братской могиле, и устанавливали наверху.

Гражданского населения в деревнях, где велись бои, почти не было видно. Или уходили с партизанами, или прятались в близлежащих лесах.

Первое время на душе было жутко; и видеть, и привыкать было тяжело. И с головы не уходило, что придёт и твой черёд, но когда? И дойдёт ли весточка, что ты находишься в такой-то деревне и под таким-то кустом… Если твой друг-солдат – вместе с ним ел с одного котелка – спрятал тебя и предал земле, вырыл неглубокую яму или окопчик и закрыл пушистой землёй… И Бог распорядился, кому какая судьба..

Так прошёл мой первый день войны. Мы отдохнули, и нас догнала походная кухня, опять нас кормили, и были сыты. После ночи опять нас погнали на передовую – заменить действующее подразделение…

С чего бы Вы хотели начать рассказ о своей войне?

И.З.Ф.- А почему вы решили, что я вообще хочу рассказывать о войне?
Вот вы хотите слышать солдатскую правду, но… Кому это сейчас нужно?
Для меня это серьезная диллема. Если говорить о войне всю правду, с предельной честностью и искренностью, то сразу десятки голосов «ура-патриотов» начнут орать – очерняет, клевещет, кощунствует, насмехается, заляпывает грязью, глумится над памятью и светлым образом, и так далее…
Если рассказывать в стиле «а-ля политрук из ГлавПУРа », мол - «стойко и героически, малой кровью, могучим ударом, под руководством умных и подготовленных командиров…» - то меня от таких лицемерных и фальшивых речей и от чванливого советского офизиоза всегда тошнило…
Ведь ваше интервью будут читать люди, войны не видевшие и незнакомые с реалиями того времени, и вообще незнающие подлинную цену войны. Я не хочу, чтобы кто-то, не имеющий малейшего понятия какой на самом деле была война, заявил, что я рассказываю «байки» или излишне трагедизирую прошлое.
Вот вы с моим соседом по улице, бывшим « штрафником» Ефимом Гольбрайхом опубликовали интервью. На днях посмотрел в Интернете обсуждения прочитанного текста. И меня взбесило следующее. Молодые люди обвиняют ветерана в том, что он честно рассказал, что в середине октября сорок первого в Москве была дикая паника и было немало таких, с позволения сказать, «граждан», которые со спокойной душой ждали немцев. Мол, как он смеет, и т. д.
А откуда эти молодые люди могут знать, что там творилось на самом деле?
Они там были? А Гольбрайх был и видел.
Но когда начинают дисскутировать, преувеличивает ветеран или нет….
Гольбрайх своими руками в боях не одну сотню врагов нашей Родины на тот свет отправил, и имеет полное право на свою истину и свое видение войны.
У всех фронтовиков- окопников общее прошлое.
Но это прошлое действительно было трагическим.
Вся моя война - это сплошной сгусток крови, грязи, это голод и злоба на судьбу, постоянное дыхание смерти и ощущение собственной обреченности… Я радости на войне не видел и в теплых штабных землянках пьяным на гармошке не наяривал.
Большинство из той информации, которую я могу вам рассказать, попадает под определение – «негативная»… И это не грязная изнанка войны, это ее лицо…
И надо это вам? Я не хочу рассказывать вам всей ужасной правды о войне.

Г.К.- Для начала попрошу Вас посмотреть текст интервью с дивизионным разведчиком Генрихом Кацем, пришедшим в разведку в январе 1944 года. Хотелось бы услышать Ваш рассказ о разведке, проводя параллели и сравнения между разведчиками начала войны и теми, кто заканчивал войну в сорок пятом, служа в разведротах и разведвзводах. Сейчас Кац живет здесь, от Вас в десяти километрах.

И.З.Ф.- Интервью хорошее, правдивое.
Сразу чувствуется, что он достойный человек и настоящий разведчик.
Немного трудно будет проводить сравнения по простой причине – Кац служил в дивизионной разведроте, а я - в полковом разведвзводе. Эти подразделения с разной организационной структурой, а главное, с разными боевыми задачами. Честно мне скажите, Кац скорее всего, многое из рассказанного им не разрешил к публикации по той же причине, которую я упомянул в начале беседы.

Г.З.К. – Мое личное мнение - правда о войне нужна. Настоящая правда, окопная, честная. Какой бы страшной, жестокой и дикой она бы вам не показалась…Без прикрас и комментариев.
Ветераны и так стараются почти не говорить о подлости или трусости на войне, о тупости начальников, о том, что творилось в тылах… А если и рассказывают о чем- то подобном, то как правило не называют фамилий. Никто из нас не заинтересован смаковать «жареные» факты или выпячивать свое участие в войне. Наша цель – дать возможность узнать людям о тех испытаниях, которые выпали на фронте на долю моего поколения.
Сейчас основной источник информации о войне – кинематограф, телесериалы.
Снимают такое!.. что на середине просмотра фильма у настоящих фронтовиков возникает только одно желание – плюнуть и выматериться…
По передовой траншее бродят в полный рост сытые и бритые солдаты в новенькой форме и добротных сапогах, в орденах и исключительно с ППШ, каждой автоматной очередью убивая, как минимум, десять немцев, и каждым броском гранаты подбивая немецкий танк. И каждый полковник там – как батя родной…И полевая кухня всегда под боком… Кино, да и только… Вы можете себе представить как выглядит боец пехоты, выживший после танковой атаки или после бомбежки?! Или что остается от экипажа сгоревшей «тридцатьчетверки»?! Знаете какие лица у бойцов перед атакой?.. Кто-нибудь знает как неимоверно тяжело немецкий танк связкой гранат подбить?
Настоящая правда о войне почти вся уже ушла в землю с погибшими на войне или умершими после нее… Пройдет еще лет пять и вам не с кем будет разговаривать, нас, фронтовиков, уже не останется.
Вот тогда, новое поколение «политруков» отретуширует по третьему или пятому разу историю войны, сделает ее «чистой как слеза», и снова палачей объявят ангелами, бездарей – полководцами. Все это мы уже проходили…

Живет рядом со мной бывший диверсант НКВД Лазарь Файнштейн. Уже в сорок третьем году имел орден Ленина, два БКЗ и две «За Отвагу», за спецзадания в немецком тылу. Все документы подлинные в руках. Говорить о войне отказывается. Еще один бывший разведчик –пограничник, с орденом Ленина за Халхин-Гол, и наверное единственный живущий сейчас на свете командир отдельного диверсионного отряда Западного Фронта в 1941 году. Никакой информации не дает, говорит - время еще не пришло про войну рассказать правду. А когда оно придет это время? Так и будем знать историю ВОВ по книжкам ГлавПура? или по современным изыскам «псевдоисториков».

Для тех кто служил в диверсантах, в их личном восприятии - срока давности не существует. Слишком война там была особая. Да и простой армейский разведчик тоже не будет светиться от счастья, рассказывая, как он врагу глотку финкой пластал.
Война штука грязная и вонючая, ничего светлого и романтичного на войне нет.
Я скажу вам честно, почему я согласился на беседу с вами. С местными газетчиками я бы даже минуту на разговор не потратил. Просто, вы сказали, что интервью для российского интернета. Одинадцать лет тому назад я переехал жить в эту страну. В силу обстоятельств, я за последние годы потерял связь со многими боевыми товарищами. Вот и затеплилась надежда, что кто-нибудь из родных моих разведчиков прочтет текст беседы и удаться найти кого-то из моей роты. Хотелось бы верить, что так и будет...

Е.Н.Б. – Приказ был жестокий, но необходимый. Я лично этот приказ одобрял. Поймите, страна действительно стояла на краю могилы. И этот чувствовал каждый солдат и командир на передовой. Ведь в том же летнем сражении под Ржевом, кроме массового героизма и самопожертвования, мы насмотрелись и на «самострелов», и на трусов. Если все без обиняков рассказывать… Но лучше не надо об этом…

Моя мать - Пинигина (Глухова) Мария Григорьевна 1933 г.рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл.
Её мать, моя бабушка - Глухова (Шавенкова) Александра Антоновна 1907 г.рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл., умерла в г. Иркутске 6 июня 1986г.
Её отец, мой дедушка - Глухов Григорий Свирьянович 1907 г. рождения д. Вититьнево, Ельнинский р-н, Смоленская обл., умер 11 ноября 1942г в госпитале.

Началась война. Отец ушёл, как и все мужчины в деревне, на фронт. Он умер в госпитале. Мы получили похоронку уже после войны и не одной фотографии отца у меня не осталось. Наш дом и деревню всю сожгли, одни угли остались, какие уж тут фотографии.

Делали запросы о месте захоронении, последний в 2012г., ответ один - не знаем.

С начала войны, где-то до октября месяца, мы в своей деревне не слышали звуков войны. И вот,вдруг, нам приказали выстроиться вдоль дороги и встречать немцев. Это было неожиданно. Мы не знали, что с нами будет. Одели все, что было, на себя. А было по 2-3 платья и то холщёвые, жили очень бедно. Нас выстроили рядами с обеих сторон дороги. Немцы ехали на мотоциклах и машинах, впереди себя держали автоматы, остановились рядом с нами и стали тыкать в нас и кричать «юдо», обошли все дома, переворошили всё сено, это они искали евреев, так говорили взрослые. А потом хватали поросят, курей, тут же готовили. Я запомнила крики, слёзы. Они у нас не задержались и сразу проехали дальше.

Через несколько дней приехали новые немцы, нас согнали в несколько домов на краю деревни. Сами они заняли большую часть наших домов.
Помню, у нас была русская печь, и немцы не могли её затопить. Привели нас с матерью в наш дом и заставили топить печь. А сами накидали сено в избе, смеялись и валялись на нём и кричали: «Москва гут, Сталин капут».

Днём нас заставили идти на площадку, немцы были в плавках, так как загорали, установили машину с рупором, включили музыку на немецком языке. Все должны были танцевать.Женщины сидели прижавшись друг к другу и молчали. Они стали тянуть их на танцы, но ничего не получалось, все боялись. Мы с ребятишками то же «припухли».

В следующий раз опять устроили танцы, впереди сидели офицеры, с кокардами. Меня заставили петь. Я пела частушки и приплясывала, а частушки были про войну, про немцев.

«У нас немцы стоят, костюмы зеленеются,
Своих жён побросали, на русских надеются»

Им переводили и они смеялись. А я не понимала, что это может быть опасно, несмотря, что я маленькая. Потом ещё несколько раз они заставляли меня петь частушки на улице, в другие дни. Но всё обошлось для меня и моей матери.

Всех жителей деревни под конвоем гоняли в баню, одежду сдавали в «жарилку», т.е. на обработку, потом немец нам детям головы мазал, а мы убегали. Обязывали уколы делать.

Но и эти немцы ушли, и мы перебрались опять в свой дом. Отец перед войной построил хороший большой дом, отца я совсем плохо помню. В доме была хорошая русская печь. За ней было много прусаков, это такие большие тараканы 4-5 см., но мы спали на ней. Топить печь сложно, дров не было. Лес из кустарников, пойдём с матерью за дровами, топор совсем тупой, вязанки из веток сделаем, мать на плечи положит и мне маленькую вязанку. Приходилось тащить. Эти веточки горели же минут 10. Мать часто плакала и молилась, стоя на коленях. Беда и выручка была корова, молоко всегда. Она у нас осталась, потому что бодалась и признавала только мать. Когда эвакуировали весь скот, она убежала в лес, её не моги найти, потом сама пришла домой, т.е к нам.

Немцам надо было чтобы на них работали, а старые люди и дети мешали им. Поэтому старых и малых с матерьми отправляли в Германию. Когда нам объявили об отъезде, я запрыгала от радости. В город хотелось ехать, прыгала и кричала « в шапочках будем ходить». Но когда взрослые закричали, я испугалась, мне стало страшно. Погрузили всех и нас в большую машину, т.е. маму, меня, тётю с сестрой и бабушку, ей было лет 90, сгорбленная и маленькая, в деревне ей остаться не разрешили. Оставляли только тех, кто мог работать. Ближе к ночи нас всех поселили в небольшой дом. Людей было много, со всех деревень собрали. Бабушка не могла идти, её немец на горбушке (спине) перенёс в дом. Когда все заснули, мы с матерью и ещё семей 5 сбежали. Бабушка и тётя с сестрой остались. Бабушка была глухая, стала бы плакать, причитать и убежать все не смогли бы, это я сейчас так думаю. Маме было очень тяжело. Потом говорили, что она всё звала мою мать - «Саша! Саша!»

Была зима, леса фактически не было, кустарники. В деревне нас ждали немцы, но в лесу не искали. Неделю жили в лесу, спали на ветках от ёлок. Мать меня будила, что бы я не замёрзла, заставляла ходить и прыгать. Когда кончились последние сухари, пришлось идти в деревню. Мать послала меня к тётке. Я очень боялась подойти к дому, там могли быть немцы. Стояла и плакала. Тётка меня увидела и стала прятать. Когда всё успокоилось, пришла мать. В деревне были уже другие немцы и поэтому нас не искали.

Я выглядела видимо старше своих лет, мне дописали 2 года, чтобы больше не увозили в Германию. Меня стали, как и других детей, гонять рыть для немцев траншеи. Детей заставляли рыть траншеи около метра в длину, высотой больше метра. Главным над нами был немец, он не давал отвлекаться, мы только и слышали: «Работай кляйн». Мне было 8 лет. Как то наши увидели, что дети работают и стали стрелять, чтобы нас разогнать. Мы с криками разбежались. На работу и с работы водили под конвоем, конвой - 2 человека, а взрослых гоняли копать блиндажи еще ближе к передовой. Они приходили позже с работ, чем мы.

Однажды всех выгнали из домов, взрослых ещё не было. Нас заставили идти по дороге, до другой деревни, это за 10 км. Мы не знали где наши родные, матери не было рядом, но со слезами пришлось идти. Поселили в дом, в нём можно было сидеть только на корточках, так много было людей. Уже поздно вечером прибежали наши родные. Всюду раздавались голоса, кричали имена, все искали своих родных.

Наши самолеты начали бомбить фашистов в нашей деревне Ветитьнево - это Ельнинский район, Смоленская область. Это была передовая. Немцы согнали всех в блиндаж, длина его метров 100, с правой стороны от входа полати, покрытые соломой, ширина их около 2-х метров. Мы с матерью не спустились в блиндаж. У нас была корова, она не отходила от матери, оставить её одну мы не могли. Еще семьи 3 остались под навесом. Была ночь, мы заснули. Рядом со мной бабушка и двоюродный маленький братишка, мама осталась рядом с коровой. Я проснулась от грохота и крика. Зажигательная мина упала совсем рядом, у меня слетел платок, осколком зацепило палец и оглохла, видимо контузило, ничего не слышала. Бабушка вся в крови, нога повреждена, глаза нет, позже она ослепла. Я побежала к матери. Она не может встать, ранена нога. Соседа убило. Немцы мать и бабушку увезли в госпиталь.

На подступах к нашей деревни всё было заминировано. Немцы ждали наступление именно здесь, в нашей деревне. Началась атака. Наши наступали, слышны взрывы от мин, поле же не разминировали. Потом уже «Катюши» ударили. Атаки продолжались. Мы все стояли, слушали и смотрели, со слезами на глазах. Деревня наша горела, огонь хорошо был виден. Немцы стали отступать.

Матери всё не было. Госпиталь был в соседней деревне. Деревню и дорогу бомбили. Я не стала ждать мать и побежала к ней прямо по дороге, не понимая, что могу погибнуть. До сих пор не пойму, как так получилось, как осталась жива. Снаряды разрывались со всех сторон, я неслась, т.е. бежала, ничего не видела вокруг, перед глазами была только мама. Увидела её совсем далеко, нога забинтована, на костылях. С божьей помощью мы вернулись в деревню, молитвы матери Бог услышал.

Деревня была сожжена и конечно наш дом. На земле было много убитых наших солдат, какой-то офицер ходил и на одежде искал адреса (в карманах, на воротничках), но большей частью ничего не находил и всех сбрасывали в яму. Мы с ребятишками бегали и смотрели за всем что происходит. Потом ещё долго находили солдат и закапывали их. Даже в огороде у нас, рядом с домом были могилы.

Была зима. Жить негде. Выкопали землянку, это комната под землёй, окно небольшое, сделали плиту, чтобы можно было сварить поесть. В землянке день и ночь горел фитиль, т.е. в бутылочку наливали керосин, и вставлялась, по-видимому, какая-то тряпочка скрученная. Всем пришлось жить в таких землянках, иногда зажигали лучинки. Корова так и осталась с нами, удивительно, что с ней ничего не случилось. Зиму мы пережили. Началась весна, все стало таять, глина поползла. Пришлось перебираться наверх, там были небольшие землянки расположенные рядом с дотом. Люди стали откапывать брёвна, т.е. разбирали блиндажи и строили избушки. У нас корова была вместо лошади, её запрягали и возили на ней всё, что нужно было для всех. Мужиков не было, все делали сами женщины и дети, строили без гвоздей конечно.

До войны я закончила 1-ый класс. А когда освободили наш район от немцев, все дети пошли в школу. В школу надо было ходить 5 км, учебники давали на 5-х человек, а из деревни я была одна и мне учебники не дали. Мать где-то мне нашла учебник на белорусском языке, многое не понимала в нём, но приходилось учиться.

Много мин оставалось на полях, много гильз. Мы с ребятишками бегали и собирали гильзы. 7 мальчишек погибли на минах. Мы к гильзам привязывали пёрышки, а чернила делали из сажи, которая была в ракетах. Поэтому были всегда грязные. Писали на книгах или на картоне, из которых делали снаряды, патроны.

Я очень хотела учиться, но мама говорила: «Я тебя не выучу». Все ребята шли в школу, а я сидела дома и плакала каждый день. А мать сказала, что меня в школу не взяли. Вот так я не закончила даже 5- ый класс. Пришлось и мне работать в колхозе, пахать, сеять, мне было 10 лет. Пахали на быках, я одна шла за быком, а в земле чего только не было - и снаряды, и черепа, и кости. Вот так началась моя трудовая деятельность, но в стаж моей работы это не включили. В то время я была ещё маленькой.
Со слов записала Трофименко Л.И. 28.02.2012г.

Прочитав эти воспоминания, моя подруга Ольга написала стихи, я прочитала их моей маме, которой в то время было уже 79 лет, а в войну было всего 8 лет.
Она опять всё вспоминала и рассказывала мне, и слёзы подступали к глазам. Вот эти стихи.

* * *
Война! В жизнь русского народа
Нежданной гостей ворвалась,
И в сердце болью взорвалась,
С собою принеся одни невзгоды.

Вокруг лишь боль, страдания и муки,
Мужчины уходили воевать,
Их долг святой - родную землю защищать.
В селе остались детские и женщин руки.

И сколько довелось им претерпеть,
Живя под немцами, не чувствуя защиты?
И постоянно видя рядом смерть?
И ведает лишь Бог, какие слёзы там пролиты!

Тяжёл был крест, ведь это каждый день на плахе,
Их всячески пытались унижать.
Как это трудно в постоянном страхе,
Остаться женщиной и веру не предать!

Их жизнь как подвиг, может не заметный,
Мы в памяти своей должны хранить.
Так будем же за них, живых и мёртвых,
Молитвы наши к Богу возносить!

За ту девчонку, что бежала под обстрелом,
С одной лишь мыслью - маму увидать,
И только матери молитва грела
И помогла ей невредимой добежать.

Но многие оставили там жизни нить,
Своих мужей, детей, здоровье, счастье,
Но душу русскую сумели сохранить,
Не допустив фашистам разорвать её на части.

(март 2012г. Ольга Титкова)

Я с 1925 года, но записан был как родившийся в 1928 году. В октябре 1942 г. ребят из нашей полеводческой колхозной бригады вызвали на приписку в военкомат. А меня в списке нет. Но я вместе с ними сел и поехал. Приехали в военкомат, всех по списку пропускают, а Секретарь сельсовета была Татьяна Бородина стоит в дверях, и меня не пропускает: "Дурак, ты! Куда ты собрался?" - "Хочу ехать вместе со своими друзьями, куда прикажут". - "Дурак, ты! Люди стараются открутиться, а ты сам лезешь. Ты же беспризорник, кому ты будешь нужен, если вернешься калекой?!" А я-то еще ничего не соображал... В какой-то момент она пошла в туалет, а в дверях оставила Ивана Мордовина, моего товарища. Я говорю: "Ванюшка, впусти меня, пока ее нет". - "Иди". - Я зашел, там сидело человек пять: "Меня нет в списке, но я хочу пойти добровольно. Запишите, пожалуйста, меня". Записали меня 25-м годом, даже не стали ничего спрашивать.

Нас привезли во Фрунзенское пехотное училище. Обучались шесть месяцев. В марте 1943 года училище закрыли. Нас в течении 12 часов посадили в теплушки и вперед на фронт под Харьков. Ехали семь суток, пока мы дохиляли ситуация стабилизировалась. Нас повернули в Подмосковье, в город Щелково. Там создавались воздушно-десантные бригады. Я попал в 4-е отделение, 4-ого взвода, 8-ой роты, 2-го батальона, 13-ой воздушно-десантной бригады. А поскольку я маленького роста, то всегда стоял замыкающим. Шестнадцать прыжков имею. Из них несколько с аэростата. А с аэростата прыгать хуже, чем с самолета! Потому что когда первый прыгает, он толкает корзину и она болтается. А закон был такой: инструктор сидит в одном углу, а в трех углах сидят солдаты. Он командует, приготовиться! Я должен сказать: "есть приготовиться!" - "Встать!" - "Есть встать!" "Пошел!" - "Есть пошел!" Это надо говорить, а корзина-то ходуном ходит...

Прыгали в сапогах?

Нет, все время прыгали в обмотках. Сапоги мы не видели.

Тех, кто не мог прыгнуть?

Их сразу списывали в пехоту и отправляли. Не судили. Сначала прыгали вместе с офицерами, но некоторые офицеры трусили прыгать и стали прыгать раздельно - офицеры отдельно, мы - отдельно. Километров за 150 от Щелково нас десантируют, и мы сами должны добираться до казарм. Это как будто бы с тыла вернулись. Прыгали в основном с Ли-2. Заходишь первый - прыгаешь последним. Заходишь последним, прыгаешь первым. Каким лучше? Одинаково. И последнему плохо и первому плохо. Мы, пацаны - нам в то время по 17 лет, лишь бы в желудке что-то было, а на остальное мы клали.

Кормили очень плохо. В котелке гнилая мерзлая картошка и не порезанные, а просто так сваренные стебли крапивы. 600 грамм хлеба, а в хлебе и отруби, чего там только нет - очень тяжелый. Но как-то организм переносил. Около казармы был большой подвал, куда воинская часть свозила картошку. Мы ее всю зиму воровали. Спускались по веревке, и набирали в вещмешок. В каждой казарме, поставили железную печь. Деревянные ограды в Щелково по ночам разбирали на топливо. Варили картошку, пекли, ели.

Кто-то у вас был из 3-й или 5-й бригад? Из тех кто участвовал в Днепровском десанте?

Нет. Правда, про этот десант нам рассказывали. В Щелково была страшная вражда между летчиками и десантниками. Говорили, что летчики испугались и сбросили десантников на немецкие окопы. Струсили. Через реку Клязьма есть мост. Десантники бывало дежурили на нем, и если шел летчик, то его бросали с моста в реку.

В июне 1944-го 13-я Гвардейская воздушно-десантная бригада стала 300-м гвардейским стрелковым полком 99-ой гвардейской стрелковой дивизии. А из нашего взвода сделали взвод полковой разведки. Нас посадили в вагоны и повезли. Сначала не говорили куда. Повезли и все. Привезли нас на реку Свирь. Мы должны были ее форсировать.

Командование решило, сделать отвлекающий маневр - изобразить переправу. Пустить лодки, которыми должны были управлять двенадцать солдат. Поставить на них чучела. А в это время основная переправа должна была пройти в другом месте. Нашему взводу разведки предложили сформировать эту группу из двенадцати добровольцев... Шесть человек уже записались. Я хожу думаю: "Как же быть?! Плавать-то не умею ни хрена". Говорю командиру взвода младшему лейтенанту Корчкову Петру Васильевичу:

Товарищ младший лейтенант, плавать не умею, но хочу записаться, как мне быть?

Ты чего?! Маленький что ли?! Вам дадут специальные безрукавки и трубки - 120 килограмм веса выдерживает". А во мне в то время было от силы 50 килограмм. Так я записался седьмым. Первым форсировать Свирь должен был второй батальон. Комбат сказал командиру полка так: "Мой батальон форсирует первым, я этих двенадцать человек из своего батальона выделю..". Командир полка посчитал, что так будет правильнее. Записалось двенадцать человек разных национальностей и профессий. Там даже один повар был. Все они получили звания Героя Советского Союза. Правда, переправлялись они уже вместе со штабом полка. Но я так считаю, что их не зря наградили - они знали, что идут на смерть и пошли на нее добровольно. Это тоже подвиг, я так считаю. Может быть, правильно сделали, что живыми их оставили, надо было поднимать авторитет полка. Пошли мы в наступление.... С финнами воевать было очень трудно.

Целая рота автоматчиков охраняла шесть пленных финнов, в том числе двоих офицеров. Так они все равно убежали. Кругом болота, надо рубить деревья, строить гати. Когда придут к нам продукты? Мы гранатами глушили рыбу и без соли и хлеба с финскими галетами ели...

Был такой случай. В подвалах у финнов были деревянные бочки со сливочным маслом и сухой картофель. Мы в этом сливочном масле варили сухой картофель. Потом штаны снимаешь, сидишь автоматом...

Наступали мы капитально. Начали с Лодейного Поля на берегу реки Свирь и прошли порядочно, до станции Куйтежи. Вскоре финны сдались.

Нас посадили на машины и повезли на станцию. Погрузились и поехали в Оршу, в Белоруссию. Мы стали 13-й Гвардейской военно-воздушной дивизией - снова парашюты, снова прыгать. Потом команда: "Отставить!". Сделали из десантных войск обратно стрелковые полки, а дивизия стала 103-я гвардейская. В ней был создан 324-й полк. Новый командир полка попросил дать взвод разведки из обстрелянных бойцов. И нас, из своего родного 300-го полка, отправили в 324-й полк. В марте 1945 года нас привезли под Будапешт. Мы в ватных брюках, в ватных фуфайках, 45-й размер ботинок, трехметровые обмотки... Но капитально наступали, капитально воевали. Смерти не боялись, потому что у нас ни семьи, ни детей, никого нет.

Командир полка поставил перед нами задачу: "Выйти в тыл немцам и пронаблюдать оттягивают они силы или подтягивают?" Нас было шесть разведчиков и радист. Задание было рассчитано на сутки. Нас выстроили, старшина всех обошел, отобрал все документы, все бумаги. Это очень горестно и страшно. Это очень угнетает человека, но в карманах ничего не должно быть - это закон разведки. Вместо суток, мы за линией фронта находились пять суток! Выкопали круговую оборону. У нас кроме гранат и автомата ничего не было! Жрать нечего! Наш разведчик, здоровый парень, ночью, скрыв от всех, пошел на шоссейную дорогу, убил двух немцев и забрал у них вещмешки. В них оказались консервы. Вот за счет них и жили. Правда, командир взвода чуть не расстрелял этого солдата, за то, что тот без разрешения пошел. Если бы он попал в плен, мы бы все пропали. Мы выяснили, что немцы силы не подтягивают, а оттягивают, отступают и получили приказ возвращаться.

На обратном пути наткнулись на власовцев. Мы не стали с ними связываться. Нас всего семеро! Что мы могли сделать? Давай, от них драпать! А они нам кричат матом по-русски: "Сдавайтесь!" Бежали - бежали наткнулись на немецкий склад в лесу. Там были хромовые сапоги, плащи. Мы переоделись. Пошли дальше. Впереди дорога. За Г-образным поворотом слышны какие-то звуки. Командир взвода говорит мне: "Копченый (меня так во взводе звали), выйти, посмотри, что за звук? Вышел на поворот, чтобы посмотреть и в это время фрицевский снайпер меня поймал... Пуля попала в бедро... Ребята меня вынесли к своим. В госпитале мне хотели отрезать ногу, но рядом с моей койкой лежал один старик, сибиряк. Мы его звали дядя Вася. Когда пришел начальник госпиталя, подполковник, этот дядя Вася схватился за табуретку и чуть в него не кинул: "Я напишу Сталину письмо, что вы вместо того, чтобы выполнять его приказ, не отрезать руки и ноги, отрезаете их почем зря. Вы собираетесь делать ему операцию, а ему всего идет 18-й год, кому он нужен будет без ног?! А если вы все сделаете, как надо, он еще будет воевать!" Этот подполковник: "Хорошо, хорошо, никуда писать не надо...". Боялись они все же! Меня подготовили к операции. Делали ее почти 6 часов. Только на второй день где-то к обеду я пришел в себя. На ногах сапоги белые одеты, четыре деревянных планки, все это дело стянуто. Меня ранило 26 апреля, через 13 дней закончилась война, а я еще шесть месяцев я лежал в госпитале. Через 6 месяцев начало вонять, нога гноится, вши завелись. Врачи радовались - значит заживает. Сняли гипс. Нога не сгибается. Меня клали на спину, на растяжку вешали гири, 100 грамм, потом 150, 200 гр. Она потихоньку согнулась, но не разгибается. Меня кладут на живот, и снова так же. Постепенно нога разработалась.

Вернулся из госпиталя в свою часть, меня друзья-фронтовики хорошо встретили. Комиссия меня списала, как негодного к строевой службе. Таким образом, очутился дома. Домой ехать не хотелось - мне было жалко бросать друзей. Всю войну прошли вместе. Считали себя братьями. Привыкли друг к другу, друг без друга не могли жить. Когда всех построили, начали прощаться, я начал плакать - не хочу уезжать! Мне говорят: "Дурак, уезжай!"

Надо сказать сразу после войны на участников Великой Отечественной войны, на раненых, покалеченных не обращали внимание. Смотришь, без обоих ног, сделает себе вроде санок или коляски, отталкивается, передвигается... Только после 1950-го года начали немножко разбираться, помогать.

Перед войной стало полегче жить?

Да. Колхозники даже отказывались брать заработанную пшеницу - хватало своей. И одевались и кушали хорошо.

Когда вас призвали, вы хорошо знали русский язык?

Я учился в русской школе. Причем был отличником. Когда в 5-м классе учился, мой диктант носили в 10-й класс, показывали: "Смотрите как ученик 5-го класса, казах пишет". Я был одаренным, бог мне в этом деле помогал.

Чем учили во Фрунзенском пехотном училище?

Я был минометчиком. Изучали 82-мм батальонный миномет. Плита 21 килограмм, ствол 19 килограмм, двунога тоже 19 килограмм. Я как самый маленький таскал деревянные лотки с минами. Части миномета я носить не мог.

Когда попали на фронт, какое было у вас оружие?

Сначала дали карабины. Потом десантникам выдали автомат ППС. Три рожка. Легкий, с откидным прикладом. Хороший автомат. Мы его любили, но карабин лучше. Карабин со штыком. Пять патронов зарядил, стреляешь - знаешь, что точно убьешь. А в автомат песок попал - его заело. Он может отказать, может тебя подвести. Карабин никогда не подведет. Кроме того всем выдали по финке и три гранаты. Патронов в вещмешок набили. Пистолеты кто хотел - имел, но у меня не было.

Что обычно было в вещмешке?

Сухари, хлеб, немного сала шпик, но в основном патроны. Если ходили в тыл, то мы о еде не думали, брали как можно больше патронов и гранат.

Приходилось брать "языка"?

Приходилось. В Карпатах пришлось днем брать. Командиру взвода дали задание срочно взять "языка". Пошли всем взводом. Сплошной обороны у немцев не было. Мы хотели пройти напрямик, бегом пересечь открытое место, выйти в тыл немцам и искать, кто попадется. Когда стали перебегать, заработал немецкий пулемет. И мы все легли. Назад вернулись и пошли по лесу кругом, в обход. Вышли к этой же поляне, только с другой, немецкой, стороны. Посмотрели - окоп, в нем два пулеметчика смотрят в сторону нашей обороны. Пошли я и Лагунов Николай. Мы не боялись ни хрена, потому что они нас не видели. Подошли сзади: "Хальт! Хенде Хох!" Они схватились за пистолеты. Мы пару очередей из автоматов выпустили, но не стали их убивать - они нам нужны были живыми. Тут остальные ребята прибежали. Отобрали у этих пацанов... они тоже молодые ребята... пистолеты, пулемет забрали и повели. Вот так в течении двух часов выполнили указание штаба. Вот так приходилось брать... Были и другие случаи... На такой-то сопке окопались фрицы. Надо поймать и привести. Притом желательно не рядового, а офицера... Разведчик всю жизнь ползает по-пластунски. Другие на ногах ходят, летчики летают, артиллеристы стоят за 20 километров стреляют, а разведчик всю жизнь ползает на пузе... И вот ползком, друг друга выручаем...

Когда в поиск шли во что были одеты?

Маскхалаты были. Зимой белый, а летом пятнистый.

Немецким оружием пользовались?

Единственный раз. В Венгрии мы на сопку вылезли. На ней стояла богатая вилла. Мы в ней остановились - сильно устали. Ни часового, ни охраны не поставили и все уснули. Утром один из наших пошел оправляться. Заглянул в коровник - немецкий солдат доит корову! Он бегом в дом. Поднял тревогу. Выскочили, но немец уже убежал. Оказалось, что немцы недалеко. Нас было всего 24 человека, но мы пошли в атаку, открыли автоматный огонь, начали их окружать. Они начали драпать. В 1945-ом они драпали будь здоров! Николай Куцеконь подхватил немецкий пулемет. Мы начали спускаться с этой сопки. Спуск оканчивался обрывом. А под ним сидело человек пятьдесят венгерских солдат. Мы по гранате кинули туда и Куцеконь по ним из пулемета... Он очень быстро стреляет, наш та-та-та, а этот тру-тру-тру... Никто не убежал.

Какие трофеи брали?

Часы в основном брали. Возьмешь пилотку, поставишь, кричишь: "Урван - часы есть?!" Все несут, кладут. А потом отбираешь, какие получше остальные выбрасываешь. Эти часы быстро расходились. Играли в игру "махнем не глядя": один зажимает в кулаке часы, другой еще что-то или тоже часы и меняются.

Как относились к немцам?

Как к противнику. Личной ненависти не было.

Пленных стреляли?

Бывало... Я сам двух убил. Ночью захватили деревню, пока мы эту деревню освобождали, погибло четверо наших. Заскочил в один двор. Там немцы запрягали лошадь в бричку, хотели уже убегать. Я их застрелил. Потом на этой же бричке мы по дороге сами дальше поехали. Мы все время их догоняли, а они драпали без остановки.

С финнами тяжелее было воевать?

Очень тяжело. Немцам до финнов далеко! Финны все двухметровые, здоровые. Они не разговаривают, все молчком. Притом они были жестокие. Нам так казалось в то время.

Мадьяры?

Трусливый народ. Его как в плен возьмешь, сразу кричат: "Гитлер, капут!"

Как складывались взаимоотношения с местным населением?

Очень хорошо. Нас предупреждали, если к местному населению мы будем относиться, как немцы относились к нашим, то будут судить судом Военного трибунала. Один раз меня чуть не судили. Остановились в деревне. Взвод разведки питался со своего котла. Мы сами себе готовили и кушали. Утром, когда поднялись, видим бегает рябой такой небольшой поросенок. Ребята хотели его загнать в сарай, поймать, убить, но у них не получалось. Я как раз вышел на крыльцо, и Куцеконь мне кричит: "Зекен, давай автомат!" Я взял автомат и застрелил его. А рядом умывался капитан из соседней части. Мы не обратили на это внимание. А он, доложил в штаб и заместитель командира полка по политической части пришли, нас, шесть человек, арестовали, и свинью с собой мы забрали. Хозяйка стояла рядом и плакала. То ли свинью ей было жалко, то ли нас. Не знаю. Допросили нас, выяснили, что стрелял я. Сказали: "Пойдешь в261-ю штрафную роту". Капитан Бондаренко, начальник разведки полка, говорит: "Ну какой из тебя разведчик, твою мать?! Такого разведчика надо посадить! Почему ты попался?!" Костерил меня на чем свет стоит. Пятерых выпустили, а меня посадили в погреб. А тут немец под Балатоном в наступление пошел. Надо двигаться, решать вопросы. Командование выпустило меня. Пришел, ребята поесть приготовили, но есть пришлось на ходу. На ходу и ремень отдали.

За войну есть награды?

Я получил медаль "За Отвагу" и орден "Отечественной войны I степени".

Вши на фронте были?

Вши жизни нам не давали. Мы в лесу зимой или летом, разжигали костер, снимали одежду и трясли над костром. Треск стоял!

Какой был самый страшный эпизод?

Их много было... Сейчас и не вспомню... После войны лет пять-шесть война снилась постоянно. А последних лет десять ни разу не приснилось, ушло...

Война для вас самое значимое событие в жизни, или после нее были более значимые события?

На войне была такая дружба, доверие друг к другу, которых больше никогда не было и, наверное, не будет. Тогда мы друг друга так жалели, так друг друга любили. Во взводе разведки все ребята были замечательные. Я их с таким чувством их вспоминанию... Уважение друг к другу - это великое дело. О национальности не говорили, даже не спрашивали, кто ты по национальности. Ты свой человек - и все. У нас были украинцы Коцеконь, Ратушняк. Они были постарше нас года на два, три. Здоровые ребята. Мы-то чаще мы им помогали. Я маленький, незаметно мог прорезать проход в колючей проволоке. Они понимали, что они сильнее меня, но я должен быть рядом, чтобы помочь. Это уже неписаный закон, нас никто этому не учил. Когда возвращались с задания, мы кушали и 100 грамм пили вспоминали, кто как кому помог, кто как действовал. Такой дружбы сейчас нет нигде, и вряд ли будет.

В боевой обстановке, что испытывали: страх, возбуждение?

Перед тем, как наступать есть какая-то трусливость. Боишься, останешься живой или нет. А когда наступаешь, все забываешь, и бежишь и стреляешь и не думаешь. Только после боя, когда разбираешься как все происходило, то иногда сам себе не можешь дать ответ что и как делал - такое возбуждение в бою.

Как относились к потерям?

Сперва, когда мы увидели первый раз своих убитых на берегу реки Свири, то, знаешь, ноги подкашивались. А потом уже, когда наступали капитально, шли во втором эшелоне. Видели лежащие на дороге трупы врага. По ним уже проехали машины - раздавленная голова, грудь, ноги... На это мы смотрели весело.

А вот потери во взводе переживались очень тяжело. Особенно в Карелии... Шли по лесам... Наступали бойцы на мины или их убивало пулей. Ямку под деревом выкопаешь. Пол метра - уже вода. Заворачивали в плащ-палатку и в эту яму, в воду. Землей закидали, ушли и никакой памяти об этом человеке. Сколько людей так оставили... Все молчат, не разговаривают, каждый переживает по-своему. Это было очень тяжело. Конечно острота потерь постепенно ушла, но все равно было тяжело, когда кто-то погибал.

Курили?

Курил 42 года, а вот пил редко. Я вырос беспризорником, сладости не ел, а у меня на фронте был друг, который любил пить водку. Мы с ним менялись - я ему водку, а он мне сахар.

Суеверия были?

Да. Богу молились, но про себя, в душе.

Можно было отказаться от выхода на задание?

Нет. Это уже измена Родине. Об этом нельзя было не только говорить, но и думать.

В минуты отдыха, что делали?

Отдыха у нас не было.

Вы как думали, переживете войну?

Мы твердо знали, что победим. Мы не думали о том, что можем погибнуть. Мы же были пацаны. Те, кому было 30-40 лет, они, конечно, по-другому жили и думали. У многих в конце войны уже были золотые ложки, мануфактура еще, какие-то трофеи. А нам ничего не надо. Днем шинель бросаем, все бросаем, ночь приходит - ищем.

А вы лично, жили сегодняшним днем, или строили планы?

Об этом не думали.

Думали, что можете погибнуть?

Вам тяжело было возвращаться?

Очень тяжело. В части на прощание дали 5 килограмм сахара, две портянки и 40 метров мануфактуры, благодарственное письмо от командующего и до свидания. Эшелон сформировали, и он должен нас развести по Советскому Союзу. Когда въехали в Россию, на свою землю, все разбежались - эшелон остался пустой. Башка же ни хрена не работает - там же был для нас продовольственный аттестат! Все оставили! Садились на пассажирские поезда, а туда не пускают, билет просят, деньги просят. А у нас же ничего нет, да к тому же я на костылях.

Приехал в свой родной колхоз. Он у нас был русский - 690 дворов русских и только 17 - казахских. Сначала стоял сторожем - ходить мог только на костылях. Потом ушел в полеводческую бригаду. Там давали килограмм хлеба в день и готовили горячий бульон. На быках пахали и сеяли. А потом, когда хлеб созреет, косили сенокосилкой. Женщины вязали в снопы. Эти снопы складывали в копны. А с копен складывали в скирды. Только глубокой осенью на молотилке молотили этот хлеб. Я подвал на полог. Это тяжело, снопы очень большие, а я все же с одной ногой... Ходил весь оборванный. Фронтовые брюки латка на летке. Через некоторое время стал секретарем комсомольской организации колхоза. Мне предложили перейти в органы КГБ. В то время казах, нацмен, хорошо знающий русский была редкость. Я дал согласие. Они оформляли год, а в итоге отказали потому что я сын бая. Хотели взять в МВД, но тоже отказали - сын бая. Поставили меня библиотекарем. Я работал, а зарплату заведующего избы-читальни получал секретарь партийной организации. Правда мне начисляли полтрудодня в день. А на трудодень тогда ни хрена не давали... Секретарь партийной организации был неграмотным человеком. Я вел всю его работу. Ему нужен был человек писать протоколы, а чтобы писать протоколы, нужно сидеть на партийном собрании. А чтобы присутствовать на партийном собрании, надо быть членом партии. Так в 1952 году стал членом партии. В том же году забрали инструктором райкома. Год поработал, стал заведующим орготделом. А потом начали проверять, установили, что я сын бая - строгий выговор с занесением в учетную карточку за скрытие социального происхождения, освободить от занимаемой должности. Секретарь райкома был Лавриков с города Апшерон Краснодарского края. И вот он мне говорит:

Пойдешь пасть свиней в колхоз "Мировой Октябрь".

Давайте, уеду в свой родной колхоз.

Нет, не поедешь в свой родной колхоз. Иди пасти свиней.

Не пойду, пасти свиней.

Как-то напился пьяный, пришел к нему в кабинет и выматерил его: "Я же не видел отца! Мне было год, когда он умер! Я его богатством не пользовался. В 17 лет я ушел защищать Родину. Если бы я знал, что вы так поступите, ушел бы к немцам". Обозвал его фашистом... Хорошо, что в то время не сажали на 15 суток, а то точно бы попал. Заместитель начальника общего отдела и мой товарищ вытащил меня за руку... С трудом удалось устроиться начальником госстраха района. Вот так пришлось себе пробивать дорогу...

Часть 1

Николай Барякин, 1945 год

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Я работал бухгалтером Пелеговского лесничества Юрьевецкого лесхоза. 21 июня 1941 года я приехал домой к отцу в Нежитино, а на следующее утро, включив детекторный приемник, услышал страшное известие: на нас напала гитлеровская Германия.

Эта страшная весть быстро разнеслась по селу. Началась война.

Я родился 30 декабря 1922 года и, так как мне не исполнилось даже 19 лет, я и мои родители посчитали, что на фронт меня не возьмут. Но уже 11 августа 1941 года я был призван в армию по спецнабору, и с группой юрьевчан меня направили в Львовское военное пулеметно-минометное офицерское училище, которое к этому времени перебазировалось в г. Киров.

Окончив училище в мае 1942 года, я получил звание лейтенанта и был отправлен в действующую армию на Калининский фронт в район г. Ржева в Третью стрелковую дивизию 399-го стрелкового полка.

После разгрома немцев под Москвой здесь с мая по сентябрь 1942 г. шли ожесточенные оборонительно-наступательные бои. Немцы на левом берегу Волги соорудили многоэшелонированную оборону с установкой дальнобойных орудий. Одна из батарей под кодовым названием «Берта» стояла в районе дома отдыха имени Семашко, и именно здесь в конце мая 1942 года мы начали наступление.

ДЕВЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ КОМАНДИР РОТЫ

Под моим командованием находился взвод 82-мм минометов, и мы прикрывали огнем наши стрелковые роты.

В один из дней немцы предприняли атаку, бросив на нас танки и большое количество бомбардировщиков. Наша рота занимала огневую позицию в непосредственной близости с окопами пехоты и вела беспрерывный огонь по немцам.

Бой был жарким. Один расчет был выведен из строя; командир роты, капитан Викторов, был тяжело ранен и он велел мне принять командование ротой на себя.

Так впервые в тяжелых боевых условиях я стал командиром подразделения, в котором было 12 боевых расчетов, хозвзвод, 18 лошадей и 124 человек солдат, сержантов и офицеров. Для меня это было великим испытанием, т.к. в это время мне было всего 19 лет.

В одном из боев я получил осколочное ранение в правую ногу. Восемь дней мне пришлось пробыть в санроте полка, но рана быстро затянулась, и я вновь принял роту. От взрыва снаряда меня легко контузило, и голова еще долго болела, а в ушах иногда стоял адский звон.

В сентябре 1942 года после выхода к берегу Волги наша часть была выведена из зоны боев на переформировку.

Непродолжительный отдых, пополнение, подготовка, и нас снова кинули в бой - но уже на другом фронте. Наша дивизия была введена в состав Степного фронта и теперь мы с боями продвигалась в Харьковском направлении.

В декабре 1942 года мне было досрочно присвоено звание старшего лейтенанта, и я был официально назначен заместителем командира минометной роты.

Мы освободили Харьков и подошли вплотную к Полтаве. Здесь был ранен командир роты старший лейтенант Лукин, и я снова принял командование ротой.

РАНЕНАЯ САНИТАРКА

В одном из боев за небольшой населенный пункт наша ротная санитарка Саша Зайцева была ранена в область живота. Когда мы подбежали к ней с одним командиром взвода, она вынула пистолет и закричала, чтобы мы к ней не подходили. Молодая девчонка, она даже в минуты смертельной опасности сохранила чувство девичьего стыда и не желала, чтобы мы обнажили ее для перевязки. Но выбрав момент, мы отобрали у нее пистолет, сделали перевязку и отправили в медсанбат.

Спустя три года я снова встретил ее: она вышла замуж за офицера. В дружеской беседе мы вспомнили этот случай, и она серьезно сказала, что если бы мы не отобрали у нее оружие, она бы могла пристрелить нас обоих. Но тогда она сердечно поблагодарила меня за спасение.

ЩИТ ИЗ МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

На подступах к Полтаве мы с боями заняли деревню Карповку. Окопались, установили минометы, произвели пристрелку «веером» и в предвечерней тишине сели ужинать прямо на командном пункте.

Вдруг со стороны немецких позиций послышался шум, и наблюдатели сообщили, что к деревне движется толпа народа. Уже стемнело и из мрака донесся мужской голос:

Братцы, за нами немцы, стреляйте, не жалейте!

Я тут же по телефону дал команду на огневую позицию:

Заград огонь № 3,5 мин, беглый, огонь!

Через мгновенье шквал минометного огня обрушился на немцев. Крик, стон; ответный огонь потряс воздух. Батарея сделала еще два огневых налета, и все стихло. Всю ночь до рассмета мы стояли в полной боевой готовности.

Утром от оставшихся в живых русских граждан мы узнали, что немцы, собрав жителей близлежащий хуторов, заставили их толпой двинуться на деревню, а сами шли вслед за ними, рассчитывая, что так они смогут захватить Карповку. Но они просчитались.

ЗВЕРСТВО

Зимой 1942-43 гг. мы впервые освободили Харьков и успешно двигались дальше на запад. Немцы в панике отступали, но и отступая, совершали свои страшные дела. Когда мы заняли хутор Большие Майданы, оказалось, что в нем не осталось ни одного человека.

Фашисты буквально в каждом доме разворотили отопительные приборы, выбили двери и стекла, а часть домов спалили. Посреди хутора они уложили друг на друга старика, женщину и девочку-ребенка и пронзили их всех троих металлическим ломом.

Остальные жители были сожжены за хутором в скирде соломы.

Мы были изнурены длительным дневным переходом, но когда увидели эти страшные картины, никто не пожелал останавливаться, и полк двинулся дальше. Немцы не рассчитывали на такое и ночью, захваченные врасплох, поплатились за Большие Майданы.

И сейчас, как живая, встает передо мной катина: ранним утром замерзшие трупы фашистов складывались штабелями на повозки и свозились в яму, чтобы навсегда убрать эту нечисть с лица земли.

ОКРУЖЕНИЕ ПОД ХАРЬКОВЫМ

Так, с боями, освобождая хутор за хутором, мы глубоко вторглись узким клином на украинскую землю и подошли к Полтаве.

Но фашисты несколько оправились и, сконцентрировав в этом участке фронта большие силы, перешли в контрнаступление. Они отрезали тылы и окружили Третью танковую армию, нашу дивизию и ряд других соединений. Возникла серьезная угроза окружения. Был дан приказ Сталина о выходе из окружения, была выслана помощь, но планового отхода не получилось.

Мы с группой пехоты в составе двенадцати человек были отрезаны от полка мотоколонной фашистов. Укрывшись в железнодорожной будке, мы заняли круговую оборону. Фашисты, выпустив пулеметную очередь по будке, проскочили дальше, а мы сориентировались по карте и приняли решение перейти через автостраду Змиев-Харьков и лесом выходить на Змиев.

По дороге бесконечным потоком шли машины фашистов. Когда стемнело, мы улучили момент и, взявшись за руки, перебежали через тракт и очутились в спасительном лесу. В течение семи дней мы петляли по лесу, ночью в поисках съестного заходили в населенные пункты, и наконец выбрались к городу Змиеву, где находился оборонительный рубеж 25-й стрелковой гвардейской дивизии.

Наша дивизия была расквартирована в Харькове, и на другой день я был в объятьях своих боевых друзей. Мой ординарец Яковлев из Ярославля передал мне письма, которые пришли из дома, и сказал, что он послал моим родным извещение о том, что я погиб в боях за Родину в районе Полтавы.

Это известие, как я потом узнал, было тяжким ударом для моих близких. К тому же незадолго до этого умерла моя мать. О ее смерти я узнал из писем, которые передал мне Яковлев.

СОЛДАТИК ИЗ АЛМА-АТЫ

Наша дивизия была выведена на переформирование в район села Большетроицкого Белгородского района.

Снова подготовка к бою, учения и принятие нового пополнения.

Запомнился случай, который впоследствии сыграл большую роль в моей судьбе:

Ко мне в роту был направлен солдат из Алма-Аты. Позанимавшись несколько дней во взводе, куда он был определен, этот солдатик попросил командира, чтобы тот разрешил ему переговорить со мной.

И вот мы встретились. Грамотный, культурный человек в пенсне, одетый в солдатскую шинель и ботинки с обмотками, он выглядел как-то жалко, беспомощно. Извинившись за беспокойство, он попросил его выслушать.

Он рассказал, что работал в Алма-Ате главным врачем, но поругался с облвоенкомом, и его направили в маршевую роту. Солдат клялся, что принесет больше пользы, если будет выполнять обязанности хотя бы санинструктора.

Каких-либо документов в подтверждение сказанного у него не было.

Вам все равно надо готовиться к предстоящим боям, - сказал ему я. - Учитесь окапываться и стрелять, и привыкайте к фронтовой жизни. А я доложу о вас командиру полка.

На одной из рекогносцировок я рассказал эту историю командиру полка, и через несколько дней солдатика откомандировали из роты. Забегая вперед, скажу, что он действительно оказался хорошим медицинским специалистом. Он получил звание военврача и был назначен начальником медсанбата нашей дивизии. Но обо всем этом я узнал много позднее.

КУРСКАЯ ДУГА

В июле 1943 года началось великое сражение на Орловско-Курской дуге. Наша дивизия была введена в действие, когда, измотав немцев на оборонительных рубежах, весь фронт перешел в наступление.

В первый же день при поддержке танков, авиации и артиллерии мы продвинулись на 12 километров и вышли к Северскому Донцу, сходу форсировали его и ворвались в Белгород.

Все смешалось в кромешном грохоте, в дыму, скрежетании танков и криках раненых. Рота, сменив одну огневую позицию и дав залп, снималась, занимала новую позицию, опять давала залп и снова двигалась вперед. Немцы несли большие потери: мы захватывали трофеи, орудия, танки, пленных.

Но и мы теряли боевых товарищей. В одном из боев был убит командир взвода из нашей роты, лейтенант Алешин: мы с почестями похоронили его на Белгородской земле. И долго, на протяжении более двух лет я вел переписку с сестрой Алешина, которая очень его любила. Она хотела все знать об этом хорошем парне.

Очень много солдат осталось навсегда лежать на этой земле. Даже очень много. Но живые шли дальше.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ХАРЬКОВА

5 августа 1943 года мы снова вступили в Харьков, но теперь уже навсегда. В честь этой большой победы в Москве впервые за всю войну прогремели победные салюты.

На нашем участке фронта немцы, спешно отойдя в район г. Мерефы, наконец сумели организовать оборону и приостановить наступление советской армии. Они заняли выгодные позиции, все высоты и бывшие военные казармы, хорошо окопались, установили большое количество огневых точек и обрушили шквал огня на наши подразделения.

Мы тоже заняли оборону. Огневые позиции роты были выбраны очень удачно: командный пункт находился на стеклозаводе и был выдвинут прямо в окопы стрелковой роты. Батарея минометов стала вести прицельный огонь по окопавшимся немцам. С наблюдательного пункта просматривался весь передний край обороны немцев, так что я как на ладони видел каждую разорвавшуюся мину, которые ложились точно по траншеям.

Свыше четырех суток шли упорные бои за Мерефу. Сотни мин были выпущены на головы фашистов и, наконец, враг не выдержал нашего натиска. Утром Мерефу сдали.

В боях за этот город в моей роте погибло двенадцать человек. Прямо возле меня на наблюдательном пункте был убит мой ординарец Софронов, пензенский колхозник, - душевный человек, отец троих детей. Умирая, он попросил, чтобы я сообщил о его смерти жене и детям. Я свято исполнил его просьбу.

За участие в боях на Курской дуге многие солдаты и офицеры были награждены орденами и медалями Советского Союза. Много наград получило и наше подразделение. За освобождение Харькова и за бои на Курской дуге я был награжден Орденом Красной Звезды и получил трехкратное личное поздравление верховного главнокомандующего т. Сталина И.В.

В августе 1943 г. мне было досрочно присвоено очередное звание капитана и в этом же месяце я был принят в ряды Коммунистической партии. Партийный билет, орден и погоны парадной формы мне были вручены заместителем командира дивизии на огневой позиции батареи.

ВЕРНЫЙ КОНЬ

После завершения Курской битвы наша Третья стрелковая дивизия в составе Второго Украинского фронта вела бои за освобождение Украины.

В тот день полк был на марше, шла перегруппировка войск фронта. Рассосредоточившись поротно мы с соблюдением маскировки двигались по проселочным дорогам. В составе первого стрелкового батальона наша минрота двигалась последней, за нами шел штаб батальона и хозчасть. И когда мы вошли в узкую лощину небольшой речушки, нас неожиданно обстреляли с бронемашин немцы.

Я ехал верхом на красивом сером очень умном коне, который от каких-каких смертей не спасал меня. И вдруг резкий удар! Прямо возле моей ноги у стремени вонзилась пуля, выпущенная из крупнокалиберного пулемета. Конь Мишка вздрогнул, потом взвился на дыбы и повалился на левый бок. Я только успел соскочить с седла и укрылся за телом Мишки. Он застонал, и все было кончено.

Вторая пулеметная очередь еще раз поразила бедное животное, но Мишка уже был мертв - и он, мертвый, опять спас мою жизнь.

Подразделения приняли боевой порядок, открыли прицельный огонь, и группа фашистов была уничтожена. Три транспортера взяли как трофеи, шестнадцать немцев попали в плен.

ПОЛИЦАЙ

На исходе дня мы заняли небольшой хуторок, расположенный в очень живописнам месте. Была пора золотой осени.

Расквартировали людей, расставили в боевой готовности минометные повозки, установили часовых, и втроем - я, мой заместитель А.С. Котов и ординарец (фамилию его уже не помню) - пошли в один из домов на отдых.

Хозяева, старичок со старушкой и две молодые женщины, встретили нас очень приветливо. Забраковав наш армейский паек, они приподнесли нам на ужин всяких явств: дорогого немецкого вина, самогонки, фруктов.

Мы вместе с ними приступили к еде, но в какой-то момент одна из женщин передала Котову, что в доме скрывается сын хозяев, полицай, и что он вооружен.

Капитан, давай закурим, - позвал меня Котов, взял под руку и вывел на улицу.

У крыльца спокойно стоял часовой. Котов торопливо передал мне, что сказала ему молодая женщина. Мы предупредили часового, и велели ему следить, чтобы из дома никто не выходил. Подняли по тревоге взвод, оцепили дом, произвели обыск и нашли этого негодяя в сундуке, на который я несколько раз садился.

Это был мужчина лет 35-40, здоровый, холеный, в немецком обмундировании, с пистолетом «Парабеллум» и немецким автоматом. Мы его арестовали и отправили под конвоем в штаб полка.

Оказалось, что в доме этой семьи квартировал немецкий штаб, и все они, кроме женщины, которая предупредила нас, работали на немцев. А она была женой второго сына, сражавшегося в частях советских войск. Немцы ее не трогали, т.к. старики выдавали ее за свою дочь, а не за невестку сына. А что сын жив и воюет против немцев, знала только его жена. Родители же считали его погибшим, т.к. еще в 1942 г. получили «похоронку». На чердаке и в сарае было изъято много ценных фашистских документов.

Не будь этой благородной женщины, с нами в ту ночь могла бы случиться трагедия.

АЛЕКСАНДР КОТОВ

Как-то вечером во время привала группа солдат приволокли трех немцев: офицера и двух солдат. Мы с Котовым стали их спрашивать, из какой они части, кто они такие. И не успели опомниться, как офицер вынул пистолет из кармана и в упор выстрелил в Которва. Я резким движением выбил у него пистолет, но было поздно.

Александр Семенович приподнялся, как-то спокойно вынул свой неразлучный «ТТ» и всех пристрелил самолично. Пистолет выпал из его рук и Саши не стало.

Он и сейчас стоит передо мной, как живой - всегда веселый, подтянутый, скромный, мой заместитель по политчасти, мой товарищ, с которым я вместе прошел больше года по полям войны.

Однажды мы были на марше и, как всегда, двигались с ним верхом впереди колонны. Население встречало нас с радостью. Все, кто остался в живых, выбегали на улицы и искали среди солдат своих родных и знакомых.

Одна женщина вдруг пристально взглянула на Котова, взмахнула руками и с криком «Саша, Сашенька!» бросилась к его лошади. Мы остановились, спешились, отошли в сторону, пропуская колонну солдат.

Она повисла у него на шее, целовала, обнимала, плакала, а он осторожно отстранял ее: «Вы наверное ошиблись». Женщина отпрянула и с плачем опустилась на землю.

Да, она действительно ошиблась. Но и провожая нас, твердила, что он «точь-в-точь как мой Сашенька»…

В сложные ли минуты, в часы ли отдыха, он очень любил напевать веселую старинную мелодию: «Ты, Семеновна, трава зеленая…» И вдруг из-за какой-то нелепости погиб этот родной человек. Будь прокляты те три пленных немца!

Старший лейтенант Котов Александр Семенович похоронен на украинской земле под маленьким могильным холмиком - без памятника, без ритуалов. Кто знает, может, теперь на этом месте зеленеют хлеба или растет березовая роща.

ПСИХИЧЕСКАЯ АТАКА

Двигаясь с боями почти строго в южном направлении, наша дивизия вышла к укреплениям немцев в районе Магдалиновки и заняла оборону. После боев на Курской дуге, в боях за Карповку и другие населенные пункты наши части были ослаблены, бойцов в ротах было недостаточно и вообще в войсках чувствовалась усталость. Поэтому мы воспринимали оборонительные бои как передышку.

Солдаты окопались, установили огневые точки и, как всегда, произвели пристрелку по наиболее вероятным подступам.

Но отдыхать нам пришлось всего трое суток. На четвертый день рано утром, когда взошло солнце, прямо на наши позиции лавиной, строем двинулась немецкая пехота. Они шли под удары барабана и не стреляли; у них не было ни ни танков, ни авиации, ни даже обычной артподготовки.

Строевым шагом, в зеленых мундирах, с винтовками наперевес они шли в цепи под командованием офицеров. Это была психическая атака.

Оборону хутора занимал один неполный батальон, и в первые минуты мы даже несколько растерялись. Но прозвучала команда «К бою» и все приготовились.

Как только первые ряды немцев приблизились к пристреленному нами месту, батарея открыла огонь из всех минометов. Мины ложились точно по атакующим, но они продолжали двигаться в нашу сторону.

Но тут свершилось чуда, которого никто не ожидал. Из-за домов открыли огонь несколько наших танков, которые подошли на рассвете, и о которых мы даже не знали.

Под минометным, артиллерийским и пулеметным огнем психическая атака захлебнулась. Мы расстреляли почти всех немцев, только единицы раненых потом были подобраны нашими тыловыми отрядами. А мы снова пошли вперед.

ФОРСИРОВАНИЕ ДНЕПРА

Двигаясь во втором эшелоне 49-й армии, наша дивизия сходу форсировала Днепр западнее Днепропетровска. Подойдя к левому берегу, мы заняли временную оборону, пропустили ударные группы и, когда передовые войска закрепились на правом берегу, была организована и наша переправа.

Немцы беспрерывно контратаковали нас и обрушивали на наши головы беспощадный артиллерийский огонь и авиационные бомбы, но ничто не могло удержать наши войска. И хотя много солдат и офицеров навечно зарыто в днепровских песках, мы вышли на провобережную Украину.

Сразу после форсирования Днепра дивизия повернула круто на запад и повела бои в направлении города Пятихатки. Мы освобождали один населенный пункт за другим. Украинцы встречали нас с радостью, старались помогать.

Хотя многие даже не верили, что это пришли их освободители. Немцы убедили их, что русские войска разбиты, что идет армия иностранцев в погонах, чтобы всех их уничтожить, - поэтому действительно многие принимали нас за чужих.

Но это были какие-то минуты. Вскоре все бредни рассеивались, и наших ребят обнимали, целовали, качали и чем могли угощали эти славные многострадальные люди.

Постояв в Пятихатках несколько дней и получив необходимое пополнение, оружие и боеприпасы, мы снова повели наступательные бои. Перед нами стояла задача овладеть городом Кировоградом. В одном из боев был убит комбат Первого батальона; я находился на его КП и распоряжением командира полка был назначен вместо погибшего.

Вызвав начальника штаба батальона на КП, он передал через него распоряжение о принятии минроты лейтенантом Зверевым, а стрелковым ротам отдал приказ двигаться вперед.

После несколько упорных боев наши части освободили Желтые Воды, Спасово и Аджашку и вышли на подступы к Кировограду.

Теперь минная рота двигалась на стыке Первого и Второго стрелковых батальонов, поддерживая нас минометным огнем.

КАТЮШИ

26 ноября 1943 года мною был отдан приказ батальону вести наступление вдоль автодороги Аджамка-Кировоград, расположив роты уступом вправо. Первая и третья роты наступали в первой линии, а вторая рота шла за третьей ротой на расстоянии 500 метров. В стыке между вторым и нашим батальонм двигались две минометные роты.

К исходу дня 26 ноября мы заняли господствующие высоты, распороженные на кукурузном поле, и немедленно стали окапываться. С ротами, командиром полка и соседями была установлена телефоннаф связь. И хотя наступили сумерки, на фронте было неспокойно. Чувствовалось, что немцы ведут какую-то перегруппировку и что с их стороны что-то готовилось.

Линия фронта беспрерывно освещалась ракетами, шла стрельба трассирующими пулями. А со стороны немцев был слышен шум моторов, а иногда и крики людей.

Вскоре разведка подтвердила, что немцы готовятся к крупному контрнаступлению. Прибыло много новых частей с тяжелыми танками и самоходными установками.

Часа в три ночи мне позвонил командующий 49-й армии, поздравил с достигнутой победой и тоже предупредил, что немцы готовятся к бою. Уточнив координаты нашего месторасположения, генерал очень просил стойко держаться, чтобы не дать немцам смять наши войска. Он сказал, что 27-го к обеду будут введены свежие войска, а утром, если будет необходимость, будет дан залп из «Катюш».

Тут же на связь вышел начальник артиллерийского полка капитан Гасман. Поскольку мы с ним были хорошие друзьями, он просто спросил: «Ну что, сколько «огурцов» и куда тебе, дружок, подбросить?» Я понял, что речь шла о 120-миллиметровых минах. Гасману я дал два направления, куда нужно вести огонь в течение всей ночи. Что он исправно и выполнил.

Только перед самым рассветом наступила абсолютная тишина по всему фронту,

Утро 27 ноября было пасмурным, туманным и холодным, но вскоре выглянуло солнце, и туман стал рассеиваться. В дымке рассвета перед нашими позициями, как привидения, возникли немецкие танки, самоходки и фигурки перебегающих солдат. Немцы пошли в наступление.

Все всколыхнулось в один миг. Застрочил пулемет, загрохотали орудия, захлопали ружейные выстрелы. Мы обрушили на фрицев лавину огня. Не рассчитывая на такую встречу, танки и самоходки стали отходить назад, а пехота залегла.

Я доложил обстановку командиру полка и попросил срочной помощи, т.к. считал, что вскоре немцы снова пойдут в атаку.

И действительно через несколько минут танки, набирая скорость, открыли по линии стрелков прицельный пулеметно-артиллерийский огонь. Пехота вновь устремилась за танками. И в этот момент из-за опушки леса раздался долгожданный, спасительный залп «катюш», а через секунды - грохот разрывающихся снарядов.

Какое чудо эти «катюши»! Первый их залп я видел еще в мае 1942 года в районе Ржева: там они вели огонь термитными снарядами. Целое море сплошного огня на громадной площади и ничего живого - вот что такое «катюша».

Сейчас снаряды были осколочные. Они разрывались в строгом шахматном порядке, и там, куда направлялся удар, редко кто оставался в живых.

Сегодня «катюши» ударили точно по цели. Один танк загорелся, и оставшиеся солдаты в панике бросились назад. Но в это время с правой стороны, в двухстах метрах от наблюдательного пункта, появился танк «тигр». Заметив нас, он дал залп из пушки. Пулеметная очередь - и телеграфист, мой ординарец и связной были убиты. У меня зазвенело в ушах, я перекинулся из своего окопчика, потянулся к телефонной тубке и, вдруг получив горячий удар в спину, беспомощно опустился в свою ямку.

Что-то теплое и приятное стало разливаться по телу, в голове пронеслись два слова: «Все, конец», и я потерял сознание.

РАНЕНИЕ

Я пришел в себя на больничной койке, возле которой сидела пожилая женщина. Все тело ныло, предметы казались расплывчатыми, в левом боку ощущалась сильная боль, левая рука была безжизненной. Старушка поднесла к моим губам что-то теплое, сладкое, и я с великим усилием сделал глоток, а потом снова погрузился в забытие.

Спустя несколько дней я узнал следующее: наши части, получив новое подкрепление, о котором мне говорил генерал, отбросили немцев, захватили окраины Кировограда и здесь закрепились.

Поздно вечером меня случайно обнаружили санитары полка и вместе с другими ранеными доставили в медсанбат дивизии.

Начальник медсанбата (солдат алма-атинец, которого я спас когда-то от минометной плиты) узнал меня и тут же переправил к себе на квартиру. Он предпринял все возможное, чтобы спасти мне жизнь.

Оказалось, что пуля, пройдя в нескольких миллиметрах от сердца и раздробив лопатку левой руки, вылетела наружу. Длина раны была более двадцати сантиметров, и я потерял свыше сорока процентов крови.

Около двух недель мой алма-атинец и старушка-хозяйка круглосуточно ухаживали за мной. Когда я несколько окреп, они отправили меня на станцию Знаменку и сдали в санитарный эшелон, который здесь формировался. Война на Западном фронте была для меня окончена.

Санитарный эшелон, в который я попал, шел на восток. Мы проехали Киров, Свердловск, Тюмень, Новосибирск, Кемерово и наконец прибыли в город Сталинск (Новокузнецк). Почти месяц эшелон был в пути. Многие раненые в дороге умерли, многим прямо на ходу были сделаны операции, некоторые вылечились и возвратились в строй.

Меня из санпоезда вынесли на носилках и на скорой помощи доставили в госпиталь. Потянулись мучительные длинные месяцы постельной жизни.

Вскоре по прибытии в госпиталь мне была сделана операция (чистка раны), но и после этого я долгое время не мог ни повернуться, ни тем более встать или хотя бы сесть.

Но я стал поправляться и через пять месяцев меня направили в военный санаторий, расположенный под Новосибирском на живописном берегу Оби. Месяц, проведенный здесь, дал мне возможность окончательно восстановить здоровье.

Я мечтал возвратиться в свою часть, которая после освобождения румынского города Яссы уже именовалась Ясско-кишеневской, но все вышло иначе.

ВЫСШИЕ УЧЕБНЫЕ КУРСЫ

После санатория меня направили в Новосибирск, а оттуда - в город Куйбышев Новосибирской области, в учебный полк заместителя командира учебного минометного батальона, где готовился сержантский состав для фронта.

В сентябре 1944 г. полк перебазировался в район станции Хоботово под Мичуринск, а отсюда в декабре 1944 г. меня откомандировали в г. Тамбов на Высшие тактические курсы офицерского состава.

9 мая, Великий день Победы, мы встретили в Тамбове. Какое торжество, истинную радость, какое счастье принес этот день нашему народу! Для нас, воинов, этот день останется самым счастливым из всех прожитых дней.

После окончания курсов в конце июня нас, пять человек из группы командиров батальона, откомандировали в расположение Ставки и направили в Воронеж. Война кончилась, началась мирная жизнь, началось восстановление разрушенных городов и деревень.

Я не видел Воронежа до войны, но что с ним сделала война, я знаю, я это видел. И тем более было радостно смотреть как из руин поднимался этот замечательный город.